Дочь Великой Степи

Было всякое. Иные из ее новых подруг не отказывали себе в удовольствиях, которые можно урвать в лудусе за пределами арены. Одна из них, милая улыбчивая иберийка, на тренировке вдруг упала и истекла кровью насмерть: выкидыш. А однажды саму Гипсикратию, выходящую вечером из бани, схватили сразу три андабата[56] и, придушив слегка, вознамерились изнасиловать – но она вырвалась. Даже сумела разбить одному голову о каменный угол банного зала.

Калечить членов своей фамилии вне арены не дозволялось, это грозило суровыми карами, но она продемонстрировала синяки от пальцев на шее, а вдобавок еще и сказала, что ее пытались убить, поскольку подозревала, что попытку изнасилования тут не сочтут таким уж серьезным проступком. В итоге все трое отправились на арену досрочно, да еще и не андабатами, а кормом для волков, потому что старший уже на первом допросе начал орать что-то крайне невежливое про Квинта Руфуса, его гения[57], предков и лудус… да и про сам Рим…

Андабат, сражающийся вслепую, с закрытым лицом, приносит своему хозяину меньшую прибыль, чем лучшие и даже средние бойцы иных разрядов. Андабатов куда меньше учат, да и отбирают в их число обычно даже не рабов, но осужденных преступников. Тем не менее трое «закрытолицых» явно стоили куда дороже, чем одна тирония, даже самая многообещающая. И Гипсикратия ясно осознала: андабаты поплатились не за нападение на нее, а за нарушение правил, которыми живет лудус.

Она боялась, что после этого сестры и Личиска возненавидят ее. Но они, наоборот, прониклись к ней уважением. Даже Руфус стал выделять столь необычную тиронию, пообещав после первого боя сделать ее деканом, начальником десятки. Правильнее, наверно, сказать «деканессой» (она изо всех сил постигала латынь и многого уже добилась!), но так в лудусе не говорили.

Однако она не позволяла себе увлечься похвалами господина. Ее цель была не понравиться ему, не сделать карьеру гладиатрисы, а обрести свободу.

Но чтоб обрести свободу, надо быть живой.

Глава 3

Пройдя мимо Палатинского холма с его Капитолием, они свернули на Этрусскую улицу. Тироны и тиронии глазели по сторонам, пораженные. Сильнее всего их изумлял вид и размер доходных домов (шутка сказать – в четыре этажа!), островами высящихся над морем – обычной застройки и древних – храмов, чей фундамент ушел глубоко в землю. Более опытные, бывшие в Риме уже не первый раз, тихонько перешептывались, отмечая трактир, где хорошо готовят кровяную колбасу, или обсуждая, где можно недорого нанять веселую прелестницу.

Пройдя Аветин, толпа бойцов школы Руфуса оказалась перед другой школой гладиаторов, самой знаменитой и самой большой: это знали все, о грядущих состязаниях с выпускниками этой школы наставники говорили не раз, и всегда с опаской. Гипсикратия, уже достаточно постигшая не только римскую речь, но и письменность, прочла надпись над воротами: Ludus Magnus. Так и должно быть: остальные лудусы зовутся по именам своих владельцев, а этот принадлежит всему Риму, ему и звучать на языке Рима…

Перед длинным трехэтажным зданием, в наружной стене которого было всего лишь несколько маленьких окон, толпились сотни людей. По большей части это были женщины и совсем еще юные девушки. Ярко размалеванные и не слишком скромно одетые, они, громко выкрикивая имена гладиаторов, пытались пробиться внутрь.

Сегодня здесь давали свободный пир ланисты сразу четырех лудусов, участвовавших в завтрашних консульских играх: Аврелия Скавра, Сальвия Капитона, Руфуса и Ludus Magnus. Этот обычай – угощать тех, кто выйдет на арену, и их гостей – пришел из времен стародавних, что тоже все знали. Некоторые тироны даже приосанились, словно и вправду ощутив себя перенесенными в старину, когда гладиаторы еще считались священной жертвой при погребении, почти жрецами… Лестно ощущать себя жрецом, которого сейчас будут почитать: хотя бы и поминальным пиром – но при жизни!

При входе в зал, освещенный множеством лампионов и украшенный цветами, юные мальчики в лавровых венках обрызгивали гостей благовонным маслом. На пороге внутреннего дворика рабы и рабыни, прислуживавшие за столом, поливали им руки ледяной водой – всем без исключения, не делая разницы между хозяином, рудиарием и зеленым новичком, которому завтра впервые на арену.

Следуя примеру Личиски и Руфуса, Гипсикратия протянула руки. Стряхнула воду с ладоней, вытерла о пропитанный мятой платок, услужливо поднесенный служанкой.

Окруженный колоннадой двор под открытым небом в иное время явно служил для упражнений и тренировочных боев, но сейчас там были расставлены подковой длинные столы, покрытые дорогими цветными скатертями. Гипсикратия смотрела на шумное сборище мускулистых, покрытых шрамами мужчин – их было, должно быть, больше двух сотен – и испытывала странное чувство.

Завтра к этому же часу многие из них будут уже мертвы. Зарублены. Заколоты. Забиты до смерти…

Она вздохнула, успокаивая сердце.