Дочь Великой Степи

Вокруг гомонила толпа. Люди были одеты бедно, но по одному их виду становилось ясно – радуются они искренне, предвкушая, кроме представления, еще и хлебную раздачу. А пока прямо посреди толпы выступали мимы и акробаты, устраивающие в страшной тесноте подобие стоячих танцев, сверкающие бутафорскими клинками, показывающие фокусы.

На углях жарили баранину и свинину, которую раздавали всем, не требуя денег, – все было оплачено из средств государства. В каждой таверне первую кружку наливали за счет щедрого владельца.

На трибунах можно было увидеть немало паланкинов со снятыми навесами. Состоятельные горожане сидели, окруженные целой свитой рабов, обмахивавших их веерами и наливавших принесенные с собой вина. Чем ближе место к арене, тем выше ранг зрителей в здешней республике. Это-то было ясно, но Гипсикратия впервые заметила, что посетители распределяются еще по каким-то своим, непонятным стороннему правилам. Если окинуть взглядом весь большой цирк целиком, то выходило, что в разных местах люди все больше облачены в одеяния одного цвета – зеленые, синие, белые и красные… Она даже не удержалась и задала вопрос Личиске…

– Ты и этого не узнала еще? – изумилась та. – Тут… как тебе сказать… с недавних пор повелось, что у каждой трибы[58] и квартала свои любимцы. А других, будь ты хоть лучший в мире боец или наездник, закидают навозом да объедками… Вот чтоб отличаться, они каждый свой цвет и носят – хоть пояс или даже тряпку…

В то же мгновение на самом верхнем ярусе заревели букцины, возвещая об открытии игр.

Квестор-распорядитель отсалютовал публике, стоя на колеснице, в которую были впряжены две прирученные пантеры, а потом подал знак, что игры можно начинать.

Заскрипели ворота, из которых должны были маршем выйти гладиаторы и через которые выпускали диких зверей. Приветствовать зрителей аренные бойцы выходили отрядами: первыми шли бестиарии, вооруженные длинными пиками и охотничьими рогатинами, за ними – ретиарии со своими сетями и трезубцами, фракийцы с короткими мечами и круглыми щитами…

Последними шли кулачные бойцы, и при виде их публика привычно засвистела: атлеты были одеты куда скромнее, чем даже ретиарии, – кроме окованных железом перчаток, на них толком ничего и не было.

Чтобы дать зрителям почувствовать вкус предстоящих схваток с дикими зверями, рабы провели по арене львов и пантер, прикованных к длинным шестам. Цепочкой прошли слоны, хобот каждого из которых был привязан к хвосту идущего впереди. Тугоумного гиппопотама пришлось подгонять остриями копий и бодилами.

Медведи плясали на задних лапах под звуки флейт. Они шли не со зверями, а вслед за большой колесницей, которую провезли по арене здоровенные негры. Полунагие рабыни, стоя в ней, разбрасывали по сторонам цветы.

Зрители проводили их аплодисментами.

– Квириты![59] – вдруг возопил фальцетом какой-то горожанин в дорогой тоге, поднимаясь со своего места. – Я хочу надеяться, что сегодня жалкие рабы не омрачат праздник позорными попытками отвертеться от того, чему они предназначены. Ведь их выпускают на арену не трусливо цепляться за жизнь, а умирать в равной степени для того, чтобы порадовать народ и почтить подземных богов!

Он явно не был должностным лицом, но тоже снискал свою долю аплодисментов. Правда, как показалось Гипсикратии, насмешливых.

Затем снова зазвучали трубы и на арену вышел тот самый Диомид, на которого в предстоявшем бою со львом ставили тридцать к одному. Зрители приветствовали любимца восторженными воплями, и скифянка, невольно присоединившись к ним, как-то пропустила момент, когда из ворот стремительно выскочил громадный лев.

Она знала, что два последних дня перед боями зверей не кормят, чтобы голодом подстегнуть их хищную злобу и свирепость. Льва она тоже узнала. Это был тот самый зверь, что растерзал Алкиаста… а мог бы и ее…

Сегодня лев тоже не стал мешкать. В несколько прыжков он преодолел расстояние до бестиария, и казалось, сейчас удар лап обрушится на плечи человека, а стальные челюсти сомкнутся на его шее…

И снова она пропустила, как это получилось, но разъяренный зверь перелетел через рывком распластавшегося на песке Диомида. Тот молниеносным движением, не давая льву времени развернуться и не вскакивая, всадил хищнику в брюхо широкое, как меч, острие охотничьего копья.

То ли мастерство гладиатора было столь велико, то ли просто удача ему улыбнулась, но лев только слабо зарычал; потом лапы его разъехались и хищник ткнулся мордой в лужу собственной крови.

Писарь, стоявший у большой доски с результатами поединков, размашисто вычертил напротив имени Диомида огромную букву V, означающую победу.

Послышались рукоплескания, но какие-то слабые. Зрители были явно разочарованы: одни – скоротечностью схватки, другие – невредимостью гладиатора. А третьи решили, что их одурачили. Или, возможно, притворились, что решили так.

– Квестор, тебе подсунули за полновесные римские денарии какую-то дохлятину!

– На арену торгаша, обманывающего римских граждан!

– На арену!

Руфус невольно поежился. Он понимал, что не во власти зрителей воплотить эти угрозы, но…