Дочь Волдеморта

В первый момент Гермионе хотелось убить Люциуса. Но она не могла даже обвинить его — в чем? Адюльтер в их семье не считался зазорным. И не изменяла ли она сама своему супругу, когда желала того?

Да в сущности, этот похотливый старый бес ни в чем особо и не повинен!

Но девчонка! Ее приняли тут, для нее делается всё, чего только можно пожелать: устраиваются приемы, созываются бесконечные гости, рассылаются приглашения… Ей устроили смотр женихов, ее обласкали, ее холят и лелеют, с ней носятся, как с писаной торбой, все вокруг! Принятая в приличный дом, где поступились привычным укладом — и всё только для нее! В дом ее родственников, в родное поместье ее благодетельницы!

И вот как она выражает признательность?! Заглядывается на хозяина, на человека, который приходится ей зятем (пускай и троюродным!), или как там верно зовется их родство?.. Нужно не иметь совести вовсе и обладать безграничной наглостью, чтобы позволить себе подобное вероломство!

И как она мила с Гермионой! Как только смеет, на ее глазах и в ее доме соблазняя ее мужа, вести себя… Вести себя так, как вела сама нынешняя леди Малфой десять лет назад здесь же, с тем же человеком и практически в таких же условиях!

Когда наследница Темного Лорда провела эту параллель, она обозлилась еще больше.

Выступая теперь сама в роли обманутой и оскорбленной супруги, она познала всю невыносимость и горечь подобного положения.

Гермиона чувствовала себя униженной. А ведь она хорошо относилась к этой плутовке! Из всех наводнивших ее дом людей она долгое время питала расположение именно к ней! И что получила взамен?!

Леди Малфой пыталась смирить гнев, вспоминая собственную молодость. Но находила всё больше причин негодовать. Одна мысль об этой ситуации вызывала в ней ярость!

Выгнать дрянную девчонку прочь, только бы найти благовидный предлог! Хвала Мерлину, Элен — не дочь ее повелителя. И раз уж борьба возможна — за ней дело не станет.

* * *

Он и должен был, наверное, появиться именно сейчас. Он действительно был ей теперь очень нужен, но не как возлюбленный, а как родной человек.

Каким образом он узнал или почувствовал это — Гермионе было неведомо. Более того, образованная ведьма, она считала подобное невозможным.

Но факт оставался фактом.

О том, что портрет Генри, оставленный в даркпаверхауcском кабинете, хочет с ней поговорить, Гермионе сообщило почтеннейшее изображение Вальтасара Малфоя, портреты которого висели по всему миру, в том числе и в гимназии Волдеморта.

…Он был такой родной и знакомый, от него веяло теплом — как от верного друга, надолго пропавшего, но всегда незаметно находившегося рядом. А то, что изображение не было полномасштабным, помогло психологически не отождествлять его с полноценным живым человеком.

Гермиона вывалила всё, что накопилось у нее на душе. И ей действительно стало легче.

«— Ведь ты же сама избрала этот путь. В той жизни, которую ты для себя предпочла, это должно было рано или поздно произойти. И может воспоследовать еще не раз. Мне жаль, что это так. Но ведь на самом деле ты не так уж оскорблена и обижена. Сама для себя. Ты просто рада была переключить свое внимание с того, что тебя по–настоящему волнует. С проблемы, где ты чувствуешь себя виноватой и бессильной, на ситуацию, где ты — пострадавшая, где ты во всем и абсолютно права. Проще думать о том, где ответственность можно переложить на чужие плечи. Но по–настоящему тебя тревожат только проблемы с нашим ребенком. Тебе никто не хочет помочь, и ты сама постоянно загоняешь себя в тупик. Именно это гложет тебя, а вовсе не измена мужа. Ты просто была рада отвлечься на нее…»

Генри считал, что примирение с Еттой наступит вскоре после отъезда многочисленных гостей. Она — ребенок, и простейшая скука скоро заставит ее простить мать, ссора с которой стала сейчас своеобразной игрой. Развлечением.

В любом случае Элен выйдет замуж за Адама Мелифлуа, Амфисбена вернется в Италию, а Астория с сыном — к родителям. И всё станет, как прежде. Нужно лишь немного подождать…

* * *

Но леди Малфой, как и Генри, недооценивала масштабность и дерзновенность планов Элен Валуа. Прошло всего несколько дней относительного спокойствия, когда Гермиона, скрепя сердце, набралась терпения, и декоративная кошечка показала свои коготки.

В воскресенье утром, двадцатого августа, в отсутствие Люциуса и то время, пока Скорпиус, и Генриетта вместе с ним, под надзором Астории и Амфисбены занимались в большой гостиной танцами со старой шведкой фрекен Ульссон, Элен зазвала Гермиону в дальнюю гостевую комнату, давно пустующую и примечательную разве что отсутствием на стенах картин. Молодая девушка плотно прикрыла дверь и, глубоко вдохнув, повернулась к своей невозмутимой, но заинтригованной визави.

— Нам нужно очень серьезно поговорить, — произнесла она. — Я надеюсь на ваше благоразумие, выслушайте меня до конца. — Элен выдержала паузу, и Гермиона коротко кивнула. — Я влюблена в вашего мужа, леди Малфой, — произнесла девушка, пускаясь с места в карьер.

— Здóрово! — невольно вырвалось у Гермионы, и она сложила руки на груди.