Другие дети отличаются врожденной восприимчивостью к утрате, и каждая трагедия буквально калечит их. Психолог и писательница Кларисса Пинкола Эстес, доктор философии, называет таких людей сенситивами. В книге «Растопить сердце каменного ребенка. Мифы и истории об отвержении и ребенке без матери» (Warming the Stone Child: Myths and Stories About Abandonment and the Unmothered Child) она поясняет: «Настоящий ад для сенситива – быть оставленным и жить без материнской любви, потому что эти люди, стоит лишь дотронуться до них, начинают истекать кровью. У таких людей словно нет кожи. Они живут с обнаженными нервами». Какую бы поддержку ни получили девушки, пережив утрату, они по своей природе не способны быстро оправиться после потери.
По мнению британского психиатра Джона Боулби, самый первый стиль привязанности определяет устойчивость или уязвимость ребенка для поздних тяжелых событий. Хотя он изучал детей лишь в возрасте до шести лет, его теория предполагает, что тип связи, который девочка формирует со своей мамой, определяет, насколько легко она перенесет ее утрату. Юная дочь с тревожной привязанностью, то есть та, которая впадает в панику всякий раз, когда теряет маму из вида, не обладает эмоциональными навыками, чтобы принять уход матери или привыкнуть к другому близкому человеку без стресса и протеста. Как ни парадоксально, детям с безопасной привязанностью к главному опекуну легче отпустить более поздние отношения.
Девочка, которая считает себя способной и заботится о себе после смерти матери, нередко пытается контролировать окружающий мир. Если она менее остро реагирует на утрату, сможет развить высокую самооценку и самоуверенность, которая оградит ее от поздних стрессов. Она знает, что может положиться на свои внутренние ресурсы.
Девочка, которая считает себя беспомощной и бессильной, скорее всего, вырастет со страхом будущих утрат. Эти люди часто обладают так называемым внешним локусом контроля – уверенностью в том, что они жертвы обстоятельств. Вместо того чтобы довериться своей способности адаптироваться, девочка живет в постоянном страхе очередной утраты и возможного срыва.
Например, 43-летняя Мэри Джо, которой было восемь лет, когда она потеряла маму, и девять, когда умер ее младший брат, выросла наблюдательной католичкой. Она пришла к выводу, что Бог наказал ее за плохое поведение. Считая себя бессильной против Божьей воли, в детстве Мэри Джо часто лежала в постели и представляла, как лежит в гробу. Девочка была уверена, что умрет следующей. Она боялась потерять отца, а повзрослев, начала бояться потерять мужа, работу и дом. «Я всегда жила начеку и беспокоилась, кого или что я потеряю следующим», – признается Мэри Джо. Когда ей было чуть за 20, она развелась с мужем. Это еще сильнее убедило ее в том, что она не может контролировать свою жизнь.
Дочь, которая обладает внутренней зрелостью и может выражать свои чувства, находит в утрате смысл и налаживает прочные отношения с другими, с большей вероятностью примет смерть матери и отнесется к будущим разрывам без излишней травмы или боли. Но если дочери запрещали злиться или грустить, она увязла в отрицании или чувстве вины и выросла с боязнью разлуки, может никогда не принять первую утрату. В 1960-х – 1970-х годах Эрна Фурман и группа детских психологов из Кливленда изучали феномен утраты родителей. Они обнаружили, что, если ребенок не пережил горе полностью (а чаще всего так и бывает), смерть другого любимого человека во взрослом состоянии часто запускает элементы ранней утраты, включая те же механизмы адаптации, которые ребенок когда-то использовал. Мой знакомый психолог поясняет это так: «Камень падает сразу на дно колодца». Но многие женщины сталкиваются с проблемой: то, что помогло им пережить утрату в детстве, вряд ли сработает в 35 лет.
Когда новая утрата возвращает человека к смерти матери, он заново переживает первоначальное горе. Последующие утраты могут быть важным элементом переживания горя в долгосрочном плане.
Это верно, когда поздняя утрата возвращает нас к более ранней, но такую последовательность нельзя считать неизбежной. Поздняя утрата лишь в некоторых случаях активирует раннюю. Это зависит от того, кто умер или покинул женщину во второй раз, от того, сколько времени прошло с момента первой утраты, ее причины и возраста женщины. Например, Ива потеряла отца через 25 лет после смерти матери. Обстоятельства второй смерти были совершенно другими, и она восприняла утрату обособленно от смерти мамы. Но когда муж, всегда оказывавший ей эмоциональную поддержку, ушел через восемь лет брака, разлука и отчаяние Ивы были близки к ее ощущениям после смерти матери. Вторая утрата заставила пережить первоначальное горе, чего она не сделала в детстве.