Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Однако помимо скотча, госсекретарь принес Анне ещё и тревожное известие: Гопкинс, похоже, и не думает идти на поправку. Он лично нашёл Гарри совершенно разбитым. Даже виски не помог. А ведь если к утру Гопкинс не выздоровеет, то и участвовать в запланированных на завтрашний день сессиях конференции будет не в состоянии{213}. Это была серьёзная проблема. Рузвельт взял с собой в Ялту лишь трёх экспертов из Государственного департамента, чтобы те помогали ему в вопросах устройства международной миротворческой организации. Ими были Г. Фриман Мэтьюз из Управления по европейским делам, специальный помощник Стеттиниуса Уайлдер Фут и восходящая, но мало кому доселе известная звезда по имени Элджер Хисс. Причём Хисса включили в состав делегации в последний момент вместо Джимми Данна, помощника госсекретаря по европейским и дальневосточным делам, которого Рузвельт брать с собою в Ялту вдруг отказался наотрез. Он вообще-то никогда особо не жаловал Госдеп, считая его самым консервативным учреждением из всех имеющихся в Вашингтоне, но Данн почему-то вызвал у президента гнев особой лютости, вместо обычного брюзжания в адрес заполонивших Госдеп «старых дев», «толкачей печенек» и «педиков», как называл их Гопкинс{214}. Данн, один из ведущих экспертов по европейской и японской внешней политике, глубоко скептически относился к намерениям Кремля. «Не возьму Джимми Данна, – безоговорочно отрезал Рузвельт в ответ на настойчивую просьбу Стеттиниуса. – Он всё скомкает»{215}.

Стеттиниус получил назначение на пост госсекретаря всего два месяца тому назад и остро нуждался в помощи. Хисс же, молодой человек с чисто американским обаянием, смотрелся помесью Фрэнка Синатры с красавцем-профессором в галстуке-бабочке. По окончании Гарвардской школы права он успел поработать секретарем члена Верховного суда Оливера Уэнделла Холмса-младшего и юрисконсультом зятя президента Вудро Вильсона. Стеттиниус полагал, что Хисс существенно усилит состав делегации. Но никто из международников и близко не имел такого влияния на президента, как Гопкинс, и даже совместными усилиями им была не по плечу задача вправить Рузвельту мозги и вернуть его на стезю конструктивного спора с Советами. Слепая вера президента в безграничную силу своей личной харизмы как главного инструмента внешней политики к этому времени не знала границ и грозила завести его очень далеко по пути ложных надежд. Вот Анна и решила, превозмогая последствия двухсуточного недосыпания, проведать Гопкинса, которого считала кем-то вроде «примадонны», чтобы оценить его физическое состояние лично{216}.

Даже в тусклом вечернем сумраке Ливадийского дворца одного взгляда на Гарри Гопкинса было достаточно, чтобы понять, что Стеттиниус ничуть не преувеличивал. Многочасовой ночной перелет и столь же долгая и выматывающая поездка по плохим дорогам никому даром не прошли, но никто и близко не выглядел столь разбитым, как Гопкинс. С тех самых пор как специальному советнику президента вырезали в 1939 году три четверти желудка, обнаружив раковую опухоль, он страдал серьёзным несварением. А неспособность организма нормально переваривать и усваивать пищу, в свою очередь, приводила к частым приступам, особенно после обильных трапез с возлияниями. К тому же Гопкинс без передышки ездил по поручениям Рузвельта ещё с 21 января. Сначала он вылетел в Лондон с предварительным визитом к Черчиллю, а оттуда отправился в Париж и Рим для встреч с лидером свободной Франции Шарлем де Голлем и папой Пием XII. Лишь после всех этих мытарств Гопкинс присоединился к своим коллегам на Мальте. И по пути в Крым у него началось особо жестокое обострение его хронического недуга. В Саках он был в столь плачевном состоянии, что Стеттиниус запретил ему дожидаться президента и советской церемонии встречи прибывших делегаций и сразу отправил его в Ливадию отдельным автомобилем{217}.