Дочери Лалады. Паруса души

— Она целый день и была одна, никто её не трогал, — ответила Темань. — Можно хотя бы под вечер парой слов с родными перемолвиться.

Тирлейф был вынужден снова постучаться в комнату к дочери.

— Дорогая, матушка зовёт тебя.

Онирис спустилась и остановилась перед креслом матушки, которая сидела в изящной позе, озарённая танцующими отблесками янтарного пламени камина. Она всегда носила наряды с закрытым горлом, пряча шрамы на шее, вот и сейчас её украшал пышный бант шейного платка — перламутрово-розовый, из весьма дорогой ткани, заколотый брошкой с розовыми топазами. Несколько лет назад она ещё носила волосы длиной ниже талии, но потом существенно укоротила, обрезав выше плеч, и завивала пышной шапочкой. Такая причёска смотрелась мило и свежо, озорные кокетливые кудри окружали её голову крупными волнами, придавая ей сходство с цветком.

На сердце у девушки было тягостно: не любила она вот такие «беседы по душам» с родительницей. В душу ей матушка лезла очень неуклюже, совсем не деликатно, после таких разговоров Онирис чувствовала себя выпотрошенной, вывернутой наизнанку, усталой и вымотанной.

— Как твои дела, дитя моё? — спросила матушка.

— Благодарю, всё прекрасно, — кратко ответила Онирис.

— Как служба?

— Всё благополучно, матушка.

Поигрывая остатками отвара тэи в чашке, матушка задумчиво смотрела на огонь.

— Ты совсем ничего не рассказываешь мне, дорогая. Я почти ничего не знаю о твоей жизни... Кагерд сказал, что ты сбежала от них на прогулке вчера. Что за дело у тебя было?

— Мне нужно было встретиться с сослуживицей, — придумала на ходу Онирис. — Она должна была отдать мне кое-какие документы для работы, но встреча отменилась, она не смогла прийти.

— М-м, — покивала головой матушка. — Очень жаль, что встреча не состоялась. Почему бы тебе не позвать твоих коллег как-нибудь к нам на чашку отвара тэи?

— Да, пожалуй, — тихо проронила Онирис. — Прекрасная мысль.

— Вот на будущей неделе и пригласи, — сказала матушка. — У тебя есть друзья на службе?

— Да, пара приятельниц, — кивнула Онирис.

— Очень хорошо. Можно даже не пару пригласить, а больше. Мне хотелось бы посмотреть, с какими людьми ты работаешь, — добавила матушка.

«Очередная бесполезная и тягомотная затея, — подумала Онирис с досадой. — Что это ей даст?» А матушка вдруг спросила:

— Дорогая, а нет ли у тебя... скажем так, кого-то особенного? Сердечной привязанности, так сказать?

Сердце Онирис ёкнуло, она сразу ощетинилась, защищая образ Эллейв от праздных расспросов матушки.

— Если ты имеешь в виду избранника или избранницу, то нет, — ответила она быстро и даже резковато.

— Ну ничего, времени у тебя ещё достаточно, сейчас нужно думать о построении фундамента для будущего семейного счастья, — сказала матушка. — Состояться, созреть, набрать вес в обществе. Спешить ни к чему, ты права.

Вроде бы ничего плохого матушка не говорила, просто предпринимала попытки сблизиться, но делать ответные шаги навстречу у Онирис не было желания. То, что начиналось с таких невинных бесед, порой могло дойти до неприятных нравоучений, непрошеных советов, наставлений. Не столь важно было даже, ЧТО делала матушка по отношению к Онирис, важнее — КАК она это делала. Неловко, неосторожно, неумело и неуместно. Если взгляды у них не совпадали, матушка пыталась навязать Онирис свою позицию. Онирис, конечно, противилась, матушка сердилась и нервничала. Всё заканчивалось взаимным раздражением и очередным отдалением. Онирис и рада бы наладить с родительницей хорошие отношения, но... слишком разными они были. Не совпадали душами, характерами. Онирис думалось порой: зачем судьбе было угодно поселить их под одной крышей, в одной семье? Чтобы они действовали друг другу на нервы? Или учились взаимодействовать вопреки всем несовпадениям?

Умом Онирис понимала: да, матушка желает добра. Но ведь и добра желать можно по-разному. Можно — тактично, внимательно, мягко, слушая и слыша, а можно — как матушка: топорно, навязчиво, без бережности к чужим чувствам. Влезая в душу, как драмаук в магазин посуды.

— Вижу, ты сегодня в не слишком общительном настроении, — усмехнулась матушка. — Что ж, не буду больше докучать тебе своими беседами. Спокойной ночи и добрых снов, дитя моё. Поцелуй меня и ступай.