Дочери Лалады. Паруса души

Утонув в ласковом мерцании искорок влюблённой бездны, Онирис вдруг поняла — быстро, просто, светло и пронзительно.

«Ты попросила, чтобы твой корабль превратился в женщину?»

«Да, — тепло и щекотно дохнул ей в губы ответ. — И я держу эту женщину в своих объятиях сейчас».

Онирис хотелось бы так плыть бесконечно, обнимая Эллейв за плечи, но подошёл к концу и этот сон. С огромным сожалением и почти телесной тоской вынырнула она в осеннюю действительность, к тихо и виновато скребущему в окна дождю, к холодным утренним сумеркам, к тёплой, но одинокой постели. Тоска засела в животе и ныла, звала обратно в такой счастливый, такой сказочно прекрасный сон, но Онирис нужно было вставать и к девяти часам идти в своё учреждение. Сейчас она почти ненавидела его — просто за то, что там не было Эллейв, её ясной и светлой улыбки, её звучного молодого смеха, её мерцающих нежностью звёздной ночи глаз.

Она ненавидела крепость, в которой та сейчас сидела из-за этой дурацкой истории с дуэлью. Каждый камень в этих проклятых стенах ненавидела и желала стереть в порошок!

Матушка проснулась в дурном настроении, поэтому за завтраком царила гнетущая атмосфера. Даже братцы-непоседы притихли, побаиваясь схлопотать нагоняй. Лишь госпожа Розгард сохраняла безмятежность и присущий ей ровно-доброжелательный настрой. Она была незыблемой твердыней, надёжным оплотом, фундаментом семьи, и если бы не её уравновешивающее спокойствие, матушка с её нервами разнесла бы всё к драмаукам. Можно сказать, их дом держался на госпоже Розгард. А ещё матушка выглядела довольной и умиротворённой, когда у них с супругой накануне была близость. О, теперь Онирис понимала, что это такое! Познав сладость слияния с возлюбленной, она была готова умолять госпожу Розгард чаще делать это с матушкой, чтоб та была поспокойнее.

Онирис сочла за благо поскорее закончить завтрак и попрощаться с семьёй. Матушка сидела с кислым лицом и от поцелуя отмахнулась, а Онирис и не стала настаивать. Она поцеловалась с батюшкой, Кагердом и госпожой Розгард, а братцам помахала рукой.

Покачиваясь в повозке, она слушала стук дождя по крыше, а едва прибыв на рабочее место, принялась строчить письмо Эллейв. Если уж той не разрешали свидания, то хотя бы переписка-то не была запрещена? Послание она переписала несколько раз, и с каждым разом оно получалось всё длиннее. Каким-то чудом удалось скрыть это занятие от начальницы: та Онирис не погладила бы по головке, если бы заметила, что она в служебное время занята посторонними делами.   

В обеденный перерыв Онирис отправила письмо. Уже после того как конверт улетел в письмопровод, она похолодела, подумав о том, что корреспонденцию арестантов, вероятно, просматривают... А Онирис такого понаписала! Таких глубоко личных, интимных вещей... При мысли о том, что это могут увидеть чужие равнодушные глаза, всё её нутро начинало гореть от стыда и негодования. Она вцепилась себе в волосы и сидела за своим столом, глядя в одну точку, пока проходившая мимо коллега, госпожа Роэльв, не заметила:

— Онирис, что это с тобой?

Девушка стряхнула оцепенение и выдавила улыбку.

— Ничего, всё в порядке.

А госпожа Роэльв огорошила её новостью:

— А мне тут приглашение от твоей матушки пришло на чашечку отвара тэи к вам в будущий вторник... Это так мило с её стороны!

Лицо Онирис стало каменным. Она поднялась из-за стола и пошла выяснять, кому ещё пришли такие приглашения. Оказалось, что матушка, проявив инициативу и даже не удосужившись обсудить это с дочерью, пригласила в гости двенадцать её коллег.

Вот такие вещи матушка и называла «я хочу как лучше», но не додумывалась поинтересоваться, что под понятием «лучше» понимала сама Онирис. Впрочем, коллеги были приятно удивлены и польщены таким приглашением: дом принцессы Розгард был одним из главных центров «высшего общества», и попасть туда считалось привилегией и большой удачей. Светские мероприятия она устраивала не сказать чтобы очень часто, но тем ценнее и престижнее было получить туда приглашение, даже если это всего лишь «чашечка отвара тэи», а не большой вечерний приём.

Вечером матери и дочери было что обсудить, и разговор вышел не из лёгких.

— Матушка, почему ты решила всё сама и даже не посоветовалась со мной? — возмущалась Онирис. — Мой голос и моё мнение совсем ничего не значат?

— Дорогая, перестань! Зачем ты делаешь из этого такую драму? Что плохого в том, что я хочу познакомиться с твоими сослуживицами? — воскликнула матушка.

Когда она нервничала, её голос становился резким, высоким и неприятным, он причинял Онирис почти телесную боль. Морщась, она проговорила с обидой:

— В этом нет ничего плохого, матушка. Меня задело лишь то, что моё участие в подготовке к этому тобой не подразумевалось совсем. Как будто я — пустое место!

— Я просто хорошо тебя знаю, дитя моё, — ответила родительница. — Сама ты так и не собралась бы сделать это. Покивала из вежливости, сказала, что это «прекрасная мысль», но так и не воплотила бы эту мысль в жизнь! Этим бы всё и закончилось!