Дочери Лалады. Паруса души

Та сразу почуяла недоброе, и у неё подрагивали колени, когда она спускалась по лестнице в малую гостиную. Большая предназначалась для торжественных приёмов, а в этой можно было посидеть у камина, наслаждаясь домашним уютом.

Большие красивые глаза матушки метали грозные молнии.

— Онирис! Что это за переписка с каким-то арестованным офицером? — спросила она сурово. — Ещё не хватало тебе вляпаться в сомнительную историю и посадить пятно на нашу репутацию!

— Матушка, это не то, о чём ты подумала, — быстро пробормотала девушка, на ходу лихорадочно соображая. — Я время от времени занимаюсь благотворительностью. Я послала в крепость несколько пар тёплых перчаток, так как погода сейчас стоит зябкая. Я стараюсь делать это тайно, но этот офицер каким-то образом узнал, кто я, и написал мне письмо с благодарностью. Вот и всё.

— Благотворительность? — с сомнением хмурясь, проговорила матушка. — Ну-ка, покажи мне это письмо!

— Прости, матушка, я не смогу его тебе показать, потому что уже сожгла его, — выкрутилась Онирис.

Матушка хмыкнула.

— Ну ладно, ступай, — сказала она, но в её глазах всё ещё таилась тень недоверия.

Вернувшись в свою комнату, Онирис упала в кресло и запустила себе пальцы в волосы. Какие перчатки, какая благотворительность?! Ещё никогда она так много не лгала, как в эти дни... Она сама не ожидала от себя такой изворотливости и была неприятно поражена. Чувствуя себя самой отвратительной на свете обманщицей, Онирис саму себя отхлестала ладонями по щекам, но это слабо помогало от угрызений совести. Зачем, зачем вся эта ложь?! Почему бы не сказать правду? Да и Эллейв наверняка это не понравилось бы, если бы она узнала... Ведь у неё-то были самые честные намерения по отношению к Онирис, и колечко на цепочке было тому свидетельством. Зачем же осквернять честность Эллейв этой недостойной, глупой, нелепой ложью? Этим каскадом небылиц, которые катились, как снежный ком, погребая душу Онирис под горькой тяжестью ощущения собственной порочности?

Но внутри у неё сидело что-то недоброе и страшное. То ли предчувствие, то ли... Оно-то и затыкало правде рот, шипело: «Молчи! Иначе быть беде!» А какой беде, Онирис и сама толком не понимала. Смутная тревожная тяжесть гнездилась под сердцем, и её невозможно было ни выплакать, ни выгнать, ни унять.

Со слезами она вынуждена была действительно сжечь дорогое сердцу письмо. От матушки можно было ожидать чего угодно, в том числе и обыска в комнате. Онирис тихо рыдала у камина, глядя, как огонь пожирает строчки с нежными словами Эллейв.

Из-за происшествия с письмом и последовавшего за ним самобичевания она опять промучилась бессонницей почти до утра. Забыться тревожной неглубокой дрёмой ей удалось совсем ненадолго, и она чуть не проспала к завтраку. Чувствовала она себя отвратительно, к душевным мукам добавилось недомогание от недосыпа. Ниэльм поглядывал на неё виновато, но Онирис промолчала.

Она пожертвовала своим обеденным перерывом, чтобы сбегать в галантерейную лавку и купить тёплые перчатки. Не зная точное число арестантов в крепости, она попросила завернуть ей две дюжины пар. Скольким достанется, стольким достанется... Конечно, хорошо бы, чтобы и до Эллейв дошло. Надвинув на лицо капюшон, она постучалась в ворота крепости Норунзеер. Выглянувшему в окошечко охраннику она сказала:

— Прошу принять эту передачу для арестованных.

— Покорнейше благодарим, госпожа, — отозвался тот. — А от кого, можно узнать?

— Это не имеет значения, — пролепетала девушка.

Отдав свёрток с передачей, она помчалась назад на службу. Зачем она это делала? Наверно, чтобы хотя бы в собственных глазах не выглядеть треплом... Выдумала какую-то благотворительность, а сама ни разу ею не занималась.

И этот внезапный порыв раскаяния неожиданно сыграл ей на руку. Вечером матушка сказала:

— Дорогая, прости меня за вчерашний суровый допрос. Я навела справки в крепости, и мне ответили, что действительно получали перчатки от некой особы, пожелавшей остаться неизвестной. Это весьма похвально. У тебя доброе и сострадательное сердце, дитя моё.

— Хм, что это за история с перчатками, позвольте узнать? — поинтересовалась услышавшая этот разговор госпожа Розгард.

Матушка вкратце рассказала.

— Это делает тебе честь, милая, — присоединилась к похвалам госпожа Розгард, целуя Онирис в лоб.

Вот только та была совсем не рада этой похвале, душа ныла от неё ещё больнее, нежели от порицания. За закрытой дверью своей комнаты она снова дала волю слезам. Оплакивая и собственное нравственное падение, и разлуку с Эллейв, Онирис не заметила, как заснула.

И очутилась на песчаном берегу океана. Огненной полосой на горизонте тлел закат, на безоблачном небе уже выступили звёзды, с восточной стороны пляжа вздыхал живописный тропический лес, тёмный и таинственный. Песчаная полоса берега была неширокой, но тянулась в оба конца далеко, сколько хватало взгляда. Это опять Силлегские острова, подсказало Онирис сердце.

«Милая...» — услышала она и, вздрогнув, обернулась на этот грустный и нежный зов.