Дочери Лалады. Паруса души

По песку к ней медленно шагала Эллейв — как всегда, в своём безупречном мундире, неся шляпу в руке. Ласковая бездна её взгляда была устремлена на Онирис с нежностью и беспокойством.

«Что-нибудь случилось, радость моя? Я две ночи не могла до тебя достучаться...»

Внутри у Онирис будто плотину прорвало. Влетев в объятия возлюбленной, она разразилась такими отчаянными и неукротимыми рыданиями, что той пришлось долго целовать и успокаивать её.

«Что такое, любовь моя? Что стряслось? — встревоженно спрашивала Эллейв, сжимая Онирис в крепких объятиях. — Ради священной печёнки Махруд, да скажи же, не томи! Я с ума сейчас сойду!»

«Нам надо расстаться», — сотрясаясь всем телом и захлёбываясь слезами, с трудом выговорила Онирис.

Глаза Эллейв полыхнули горестным недоумением, она стиснула девушку ещё крепче, почти до боли.

«Счастье моё, это ещё почему?!»

Онирис сквозь рыдания сбивчиво забормотала:

«Если ты узнаешь, что я натворила, ты сама не захочешь иметь со мной никаких дел... Я совсем не твоё счастье, я отвратительная, никчёмная и испорченная!»

«Ох... Нельзя же так пугать, родная! — проговорила Эллейв на выдохе. — Я уж думала, что ты меня разлюбила... Потому что ничего страшнее этого для меня не существует. Что ты там могла натворить такого жуткого и непростительного? Ни за что не поверю, что это что-то ужасное».

«Я сама себя презираю, но во мне что-то сидит... под сердцем что-то страшное», — выдохнула Онирис и, упав на плечо Эллейв, опять затряслась.

«Да моё ж ты чудо маленькое, — с нежным состраданием проговорила Эллейв. — Успокойся, успокойся, радость моя... Я уверена, всё это пустяки. Ничто не помешает нам быть вместе».

Ноги Онирис оторвались от песка, и она поплыла в нежных и сильных объятиях Эллейв вдоль полосы шелестящего прибоя. Та целовала её и шептала ласковые слова, но от них было только больнее. Онирис не считала, что заслуживает их.

«Я лгунья, — всхлипывала она, обнимая возлюбленную за шею. — Я столько наврала, что вовек не разгрести эту кучу».

И Онирис рассказала всё: и о том, что она скрывает Эллейв от родных, и о своих небылицах, и историю с письмом. Поведала она и о непростых отношениях с матушкой, и о своей необъяснимой тревожной тяжести под сердцем, которая её и заставляла идти по порочному пути кривды. Её печальный рассказ перемежался горькими всхлипами, а Эллейв всё это время размеренно шагала по песку, неся девушку на руках. Ни на миг её объятия не ослабевали, ни единым словом она не перебивала, только терпеливо слушала. Когда та закончила и измученно смолкла, глядя на неё отчаянно и виновато, Эллейв проговорила:

«Ах ты, лгунишка несчастная! Да, пожалуй, с такой порочной и испорченной особой, как ты, я не буду спешить вступать в брак».

Онирис горестно обмерла, а в следующий миг её тёплой и живительной морской волной обдал звучный и упругий, как скачущий мяч, смех Эллейв. Горячий и столь же живительный поцелуй обрушился на губы Онирис, ошеломив её до оцепенения.

«Шучу я, любовь моя! Разумеется, шучу. Ничто не заставит меня тебя разлюбить, прекрасная моя. — И, посерьёзнев, Эллейв вздохнула. — А твои нелады с матушкой меня, конечно, огорчают. Отчего ты так уверена, что может случиться что-то дурное, если она узнает правду? Ведь у меня самые честные намерения!»

Онирис не сразу смогла заговорить: ей потребовалось время, чтобы прийти в себя после шутки Эллейв. Когда горестные грохочущие отголоски потрясения стихли в её душе, она прошептала:

«Я не знаю, Эллейв, сама не могу толком понять. Мне почему-то кажется, что матушка воспротивится нашим отношениям. Наверное, всё дело в Дамрад... От всего, что связано с ней, матушку трясёт. Временами мне кажется, что она и меня ненавидит... потому что во мне — кровь Дамрад. И поэтому у нас с ней не ладятся отношения. Она как будто мстит умершей Дамрад через живую меня! Хотя она уверяет, что любит меня, но порой мне кажется, что на самом деле я вызываю у неё далеко не самые однозначные чувства. Это какая-то жуткая, мучительная смесь любви и ненависти. Я как будто напоминаю ей о чём-то плохом. Ты тоже имеешь к Дамрад некоторое отношение... И я боюсь, что это может стать препятствием. Если матушка узнает о нас, может разразиться кошмар... Я очень этого боюсь. Я боюсь, что мы больше не сможем встречаться... Что всё закончится, не успев толком начаться! Я прошу тебя, умоляю, давай ещё повременим, давай пока не будем открываться моим родным, пусть пока всё будет так, как есть! Я хочу ещё немного... хотя бы несколько глотков счастья, прежде чем оно оборвётся!»

Последние фразы она произносила, заикаясь и пробиваясь сквозь новый нарастающий шторм рыданий, удушающий и рвущий грудь изнутри.

«Ну, ну, любовь моя... Ну, что ты, — с нежным состраданием и огорчением шептала Эллейв, успокоительно целуя её. — Почему ты думаешь, что всё непременно оборвётся, что всё будет плохо?»