Дочери огня

Поработаем, братцы, покуда не забрезжит день, не пропоет петух, не настанет время омнибусу отправляться в Даммартен, и да разбудят спящего колокола старинного собора, где вкушает покой орел города Mo^[321].

Надо сказать, эта женщина-меринос мутит ему разум ничуть не меньше, чем мартовское пиво и сваи Аркового моста; а ведь рога у нее совсем не такие, как расписывал фигляр… Но наш парижанин слишком молод, он принял на веру болтовню зазывалы.

Поработаем, братцы, поработаем, благо он спит. Сперва отвинтим ему голову, потом молотками — ну да, молотками — осторожно отобьем стенки этого философского и несуразного черепа!

Лишь бы ему не вздумалось припрятать в каком-нибудь ящике мозга мыслишку о женитьбе на женщине-мериносе! Первым делом почистим затылочную и теменную части: пусть кровь незамутненной струей омывает нервы, которые так пышно ветвятся над позвоночным столбом!

Фихтевские «я» и «не-я»^[322] ведут жестокое сражение в его разуме, склонном признавать лишь объективность бытия. Если бы только он не оросил мартовское пиво несколькими порциями пунша, которым угощал двух своих дам!.. Испанка была бы столь же соблазнительна, как венецианка, да вот беда, у нее накладные икры, а танцевать качучу ее явно учил Мабиль.

Поработаем, братцы, поработаем: черепная коробка хорошо отчищается. В отделении памяти уже собрано немало фактов. Причинность — да, да, причинность! — поможет ему постичь субъективность сознания. Лишь бы он не проснулся прежде, чем мы кончим работу!

Случись такое, и несчастный умрет от апоплексического удара, ученые медики назовут это кровоизлиянием в мозг, а наверху во всем обвинят нас. Силы небесные! Он пошевелился… с трудом дышит. Ну-ка, скрепим черепную коробку, стукнем по ней в последний раз мостовым устоем — да, да, устоем. Поет петух, бьют часы… Он отделается обыкновенной головной болью… Так было нужно!»

Я просыпаюсь

Право, этот сон слишком уж причудлив… даже для меня! Скорей бы разогнать остатки дремы. Вот ведь маленькие негодники! Сперва разобрали мне голову на части, а потом, изволите ли видеть, подгоняли одну к другой могучими ударами крошечных молоточков! Что это? Поет петух… Значит, я за городом? Может быть, это петух Лукиана? Образы классической древности, как вы далеки от меня сейчас!

Часы пробили пять — но где я все-таки нахожусь? Чужая комната… Ага, вспомнил — я ведь уснул вчера в гостинице «Сирена», которую держит Валлуа в славном городе Mo (Mo в провинции Бри, департамент Сены-и-Марны).

И я неглижировал почтительным визитом к господину мэру и его мадаме! Но в этом повинен Бильбоке!

ХОР ЖЕНИХОВ

(Приводя себя в порядок)

Нанесем же визит — гм, гм! — наш смиренно
Их наследнице… Но, господа,
Их наследнице… Но, господа,
Ведь девица права, вот беда!
Ах, плутовка права, да, да, да!
Нанесем же визит
и т.д.

Головная боль и вправду почти прошла… Да, но омнибус тем временем отбыл по назначению. Что ж, останемся в Mo и стряхнем с себя эту чудовищную паутину из шутовства, сновидений и яви.

Паскаль сказал: «Люди безумны, это правило без исключений, поэтому не быть безумным все равно что впасть в безумие, только другого рода».

Ларошфуко^[323] добавил: «Нет ничего безумнее желания быть всегда умнее всех».

Весьма утешительные изречения.

Размышления

Вспомним, как оно было на самом деле.

Я совершеннолетний, мне привита оспа; мои физические качества в данный момент значения не имеют. На социальной лестнице я стою выше вчерашнего фигляра, и его венецианке моей руки, разумеется, не заполучить.

Меня мучает жажда.

Вернуться сейчас в кофейню «Марта» — все равно что пойти на прогулку туда, где валяются обгорелые остатки недавнего фейерверка.

К тому же там, вероятно, все еще спят. Лучше побродить по берегу Марны, у тех жутких водяных мельниц, которые виделись мне в ночных кошмарах.

Когда светит луна, эти выкрашенные в шиферно-черный цвет мельницы кажутся мрачными и оглушают своим шумом, но как они, должно быть, радуют глаз в лучах утренней зари!

Я только что разбудил официантов в «Коммерческой кофейне». Полчища кошек выскочили из большого бильярдного зала на террасу и принялись носиться между туями, апельсиновыми деревьями, белыми и розовыми бальзаминами. А сейчас они, точно обезьяны, карабкаются на увитые плющом трельяжи.

Приветствую тебя, природа!

Хотя я друг кошачьего племени, тем не менее глажу и этого пса с длиннющей серой шерстью, который потягивается так, что кости хрустят. Он без намордника. Неважно, сезон охоты уже открыт.

Как сладостно человеку, наделенному чувствительной душой, восход денницы зреть на берегу Марны, в сорока километрах от Парижа!