Так и химичил товарищ технично и аккуратно — в бумагах-то — полный ажур! Разве вот только о предоплатах — ни слова! Это же!… Это же слов нет! Каков наглец! А главное, куда он эти приличные суммы пристраивал на то время, пока заказы были в работе?
Надо сказать, что к моменту окончательного расчёта — при получении ковриков — вся означенная в бухгалтерских отчётах сумма копеечка в копеечку сходилась. То есть, изъятые на время втихушку средства возвращались в, так сказать, казну. Почему, собственно, у меня и сомнений-то ни разу никаких не возникло. Так и не знала бы ничего, если бы не остроухий Прохор. И всё-таки, зачем он это делал?
Ответ оказался до безобразия прост.
Находчивый Семён Николаевич, давно и с аппетитом собаку съевший на махинациях с деньгами, заделался скромным подпольным ростовщиком, на короткий срок выдавая страждущим мои деньги под процент. Ловко тасуя суммы туда-сюда, он и передо мной оставался белым и пушистым, и зарабатывал, думаю, даже больше положенного мною ему жалованья.
Прощелыга, под страхом обращения в "правоохранительные органы", выложил передо мной сумму в двести двадцать один рубль — всё, что, по его словам, было нажито за это время непосильным неправедным трудом — и был бы был изгнан с позором и всё равно сдан в руки правосудия, однако, оборотистому малому удалось улизнуть из под бдительного ока охранявшего его Прохора. В окно.
Догнать человека, которому светит реальный срок, уверяю вас — ой как непросто. Поэтому, ушёл наш коммерсант, сверкая пятками, думаю, до самой границы области, легко простив долги всем своим заёмщикам. То-то удивятся люди.
Эх, продавец-то он, конечно, был отменный, да вот только жадность имел непомерную. И это обязательно со временем вылезло бы в плохую историю. А теперь я осталась без такого важного звена в собственном "бизнесе"! Ну что, Степана, что ли сажать с Прохором? Стёпка-то, сдаётся мне, не хуже этого… Семёна Николаевича Бендера справился бы с работой с клиентами. Он, может, не такой оборотистый в плане "уболтать", зато наверняка мог бы покорить воображение заказчиц, на ходу рисуя обновлённые интерьеры и вписывая в них наши работы.
—
Так что, Степан пока на роль самостоятельного агента никак не тянул. И где теперь срочно взять другого? Такого, чтоб "тянул"? Э-эх! Хоть плачь!
А тут, ну чтобы, видимо, окончательно взбодрить мои нервы, в комнату влетает взъерошенная Маня и, скатываясь в предистеричное состояние, сообщает, что бабы мои, кажись, сейчас подерутся! Пришлось сломя голову нестись в мастерскую, где, собственно и зародился, если можно так скромно выразиться, конфликт. Гвалт было слышно от самых ворот, который, впрочем, неожиданно смолк.
Чудо, какая картина предстала моему вниманию. Потрёпанная, но явно не побеждённая Ефросинья, с гордо-возмущённым видом стояла в углу (чуть не сказала ринга), уверенно уперев кулаки в бока. Напротив неё, поправляя выбившуюся, а скорее выбитую, прядь кучерявых волос, озлобленно зыркала глазами одна из новеньких. Между ними, гневным монументом скорого и справедливого суда, что твой рефери, застыла Акулина.
Если коротко: насидевшись взаперти в монастыре без мужеского внимания, "освобождённая женщина востока" решилась пострелять глазками в сторону ладного, да пригожего Прохора. А больше не на кого — Степан уж больно молод для неё оказался. Чего, как вы понимаете, никак не могла не просечь Ефросинья. Это, может, постороннему глазу не всё заметно, а от внимания законной супруги — потуги соперниц никак не ускользнут.
Стерпеть подобное нормальной крестьянской бабе оказалось решительно невозможно — вот и высказала она свои претензии максимально простым и доходчивым образом. Ну чтобы однозначно с первого раза понятно было.
Вторая, конечно, тоже не стояла столбом, пока противница в письменном, а точнее, в художественном виде оформляла на её лице суть своей рекламации. Ну и пошло-поехало. Пока Акулина не взяла ситуацию в свои руки и не развела этих боевых… "скромниц" по углам.
Кто бы подумал?! Ефросинья — такая всегда спокойная, тихая — и тут такая, понимаешь… экспрессия. Ну её-то, как раз, понять можно — тётка в своём праве отстаивать неприкосновенность собственного семейного счастья. Хотелось бы, конечно, чтобы без рукоприкладства. Но, видать, накипело. Всё равно придётся составлять беседу. Кажется, расслабились они тут у меня в отношении дисциплины.
А вторая-то?! Ну какова! Тихушница — божья… коровка, святостью да смирением так и плескала вокруг. И где это всё? Где, я вас спрашиваю? И что вот с ней теперь делать — я решительно не понимала. Выгонять обратно в монастырь? К свежевыгнанному и сбежавшему агенту добавить потерю ещё одних рабочих рук? Караул!
Но и оставлять всё как есть — тоже греха не оберёшься с этими тётками на тропе войны.
А где, кстати, виновник заварушки? Где этот… яблок раздора — запретный плод?