Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Мимо проходила группа юнкеров, как всегда, с шомполами в руках; один из юнкеров отшвырнул ногой ребенка с тротуара, на террасе вскрикнула женщина и бросилась к ребенку. Может быть, она крикнула что-нибудь оскорбительное (кто бы мог удержаться!), во всяком случае, через полчаса от людей, сидевших на террасе, остались изуродованные трупы, а от мебели — поломанный стол и разбитая посуда. С особенным отвращением говорила она о юнкерах, которые отличались своей наглостью и жестокостью. Они так и ходили по городу по нескольку человек, подходили к какой-нибудь группе людей, собравшихся в силу каких-нибудь причин, и спрашивали: «А что, жидовским духом здесь не пахнет?»

На другой день после пытки в камеру Ирины Константиновны вошел немецкий полковник. Может быть, он уже знал о ночном допросе, а может быть, внешний ее вид обратил на себя его внимание, во всяком случае, он сказал: «Фрейлейн, это больше не повторится. Мы вас осудим и расстреляем, как полагается по нашим законам». Действительно, пыток больше не было. Через некоторое время Ирину Константиновну взяли на суд и, конечно, приговорили к расстрелу. Как-то утром весь коридор тюрьмы наполнился немецкими солдатами. Ирину Константиновну уже вывели из камеры, и она стояла, окруженная солдатами, как вдруг появился тот же немецкий полковник и сказал, обращаясь к ней: «Ваш расстрел придется на время отложить, так как по нашим законам смертный приговор для женщины должен быть утвержден кайзером. Но кайзер, конечно, его утвердит!» Приговор послали на утверждение, а пока он путешествовал, в Германии произошла революция и кайзер отрекся от престола. Немецкие войска были выведены с Украины, место Скоропадского занял Петлюра, который до этого сидел в той же тюрьме, что и Каховская, только в другом коридоре. Тогда Петлюра писал ей восторженные записки, восхищался ее героизмом, а когда пришел к власти, вместо того чтобы освободить, перевел ее в Лукьяновскую тюрьму.

Ирина Константиновна была человеком, не легко раскрывающим свою личную жизнь другому, только один раз за все время общения со мной она приоткрылась: рассказывая мне о казни Бориса Донского, она сказала, что надеялась, что их казнят вместе, и очень этого хотела, добавив: «Ведь для меня Борис был тем же, чем для вас является Павел!» Тогда я тоже безумно хотела увидеть Павла, хоть на пять минут, и мне было понятно, каково было Ирине Константиновне в то время.

Между тем товарищи в Москве, уже знавшие о казни Бориса, совсем потеряли из вида Каховскую. По решению комитета два человека — Надя Терентьева и, кажется, ее муж — перешли через фронт и, добравшись до Киева, принялись разыскивать Ирину Константиновну. Прежде всего они обратились в официальные инстанции. Там им ответили, что Каховской в тюрьмах Киева быть не может, так как власти высоко оценили ее помощь в борьбе за освобождение Украины от немцев и она, разумеется, освобождена.

Приехавшие товарищи прекрасно поняли, что это только красивые слова, и решили действовать неофициально. Они разузнали адреса всех тюрем Киева (и постоянных, и временных) и начали ходить по ним прямо с передачей. В Лукьяновской тюрьме у них передачу приняли, тогда они стали добиваться у тюремного начальства свидания, которое в конце концов им дали. Ирина Константиновна рассказывала мне, что, увидев в комнате свиданий Надю, она решила, что у нее галлюцинации, что Надя ей только видится, но Надя бросилась к ней и начала ей торопливо говорить, что они делают все возможное и невозможное для ее освобождения, что дело трудно поддается, потому что власти ни за что не хотят сознаться, что она в тюрьме, но так или иначе они добьются своего.

Каховская сидела в камере, где были еще три женщины, две какие-то белогвардейские дамы, а третья — коммунистка Галя. Красная Армия была в это время на подходе к Киеву, армия Петлюры разлагалась на глазах, и каждую ночь пьяные гайдамаки врывались в коридор женской тюрьмы и требовали у надзирательницы ключи от камер. Надзирательница, прятавшая предварительно ключи, божилась всеми богами, что ключи ей на ночь не оставляют и открыть камеры она не может. Тогда пьяная орда брала скамью, стоявшую в коридоре, и пробовала выбить двери, но скамьи оказывались менее прочными, чем двери старинной Лукьяновской тюрьмы, и гайдамаки, отчасти уговоренные надзирательницей, уходили. Так вот и жили заключенные женщины под страхом жуткой расправы.

Однажды Ирину Константиновну утром вызвали в коридор, где ее ждал мужчина, который назвался помощником начальника тюрьмы. Он сказал ей, что после полудня ее освободят, но он очень советует ей скрыться где-нибудь и на улицах не показываться. Придя в камеру, Ирина Константиновна рассказала все Гале, но та, не поверив в освобождение, буквально умоляла ее не уходить из камеры, уверяя, что ее обязательно убьют. Все же Каховская договорилась с Галей, что если у нее все будет благополучно, то она принесет Гале передачу: свою серенькую кофточку и пирожки.