Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Ирина Константиновна начала работать, считая, что занятий с одним Левой для нее недостаточно. С Левой она занималась до дня ареста. Для своих лет он был образованным и развитым мальчиком, и ни у кого не было сомнения, что вступительный экзамен в любой институт Лева выдержит прекрасно. Но держать экзамен Леве пришлось в застенках НКВД, так как он был арестован вскоре после нашего ареста, не знаю, закончив или не закончив 10-й класс. Экзамен этот он не выдержал; может быть, в период следствия, может быть, в период лагерных мытарств, но он сломался, и когда Ирина Константиновна в 1957 году, разыскав его, отправила ему письмо, ответ его был совершенно несообразный. Она прислала мне его письмо, но адреса не прислала, а мое письмо, запечатанное и отправленное ей для отсылки его Леве, не послала. Это я узнала уже после ее смерти от Машеньки Яковлевой, с которой она жила все годы после лагеря.

Возвращаясь к быту ссылки, хочется сказать, что мы никогда не ощущали острой нехватки в книгах: всегда было что читать, и не просто «чтиво», а всегда что-нибудь интересное.

Мы много гуляли… 1 Мая всегда, по инициативе Ирины Константиновны, мы ходили в лес большой группой, человек по пятнадцать-восемнадцать, тогда нас всегда сопровождали два-три агента.

Из всего сказанного можно сделать вывод, что все были счастливы и довольны жизнью, однако это было далеко не так. У каждого в душе жил червяк большой неудовлетворенности, каждый в душе тосковал о том, чему он отдал свои мысли, свои устремления.

Как-то однажды мы большой группой, вернувшись с фильма «Земля в плену», сидели на террасе у Ирины Константиновны, и Николай Подгорский, глядя вдаль, с тоской проговорил: «Невыносимо думать, что и у нас земля осталась в таком же плену, как была до революции, а может быть, даже большем». В молчании, которое последовало за его словами, была такая напряженность, что не почувствовать ее было нельзя. Помню разговор Павла, Алексея и Бориса Белостоцкого о Кубани, о том, что там целые станицы стоят с заколоченными домами: большая часть населения вывезена в Нарым, на Игарку, в прочие отдаленные места, меньшая — мёрла от голода, кое-кому удалось сбежать в город. Террор принял катастрофические размеры, задавил все и вся. «Не могу понять, как мы еще можем жить, видя и понимая все это, — сказал Борис, но, помолчав некоторое время, добавил: — И все-таки мы очень счастливые люди! Подумайте, много ли сейчас людей у нас в СССР, которые могут собраться, выговориться до дна, не боясь, что завтра же на них будет написан донос в органы!»

Так вот и жила ссылка каждым днем, не надеясь на близкую возможность своего участия в общественной жизни страны и все-таки надеясь на что-то.

Однажды, в начале лета 1934 года, у нас сидело много народа, точно не помню кто, но помню, что были Николай, Леонид Вершинин, Игорь Саблин и еще несколько человек. Вошла Анна Антоновна и, пройдя по комнате, повернулась ко всем и смущенно сказала: «Товарищи, я получила „чистую“!» Все были очень удивлены, до этого никто «чистых» не получал, так и ходил в «минусниках». Павла дома не было, когда он вернулся, я рассказала ему, и он был тоже удивлен, а в следующий приход Анны Антоновны он со смешинкой в глазах сказал: «Анна Антоновна, вам скоро порядочные люди перестанут подавать руку». Надо сказать, что Анна Антоновна и сама чувствовала себя как-то неуютно, пока «чистой» была одна. Но число получивших «чистую» стало увеличиваться.

Вскоре «чистая» стала приходить всем, независимо от партийной принадлежности. Не получили ее из всей ссылки только «старики». Благодаря «чистой» Павлу удалось три раза съездить в отпуск, в первый раз в Москву и в Казань, а два последующих лета, в 1935 и 1936 годах, — на Кавказ.

Летом 1935 года был арестован Вершинин и через два месяца «следствия» отправлен в Минусинск. Так, казалось бы, мирная жизнь, которая должна была последовать за «чистыми», нарушалась время от времени. Надзор то снимался, то опять появлялся, НКВД все время давало чувствовать, что его «недремлющее око» зорко следит за всеми.

Летом 1936 года я ездила в дом отдыха. Вернувшись, застала дома много народа. Почувствовав, что что-то неладно, я спросила: «Почему у вас такие лица?» — «А что, ты ничего не знаешь? — ответила Лида. — Ведь идет процесс». Речь шла о зиновьевском процессе.

Как все отнеслись к этому судилищу? Все были в полной растерянности. Как объяснить поведение обвиняемых? Илья Андреевич сразу сказал, что Гриша Зиновьев никогда не был порядочным человеком и ждать от него чего-нибудь порядочного было нечего.

— Ну Зиновьев, а другие? — возражала Ирина Константиновна. — Все, что ли, оподличались до того, чтобы поливать себя такой грязью? Но может быть, это гипноз?