Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Кстати говоря, она так до смерти и осталась уверена, что гипноз в застенках НКВД играл большую роль. Правда, при нашей встрече в 1957 году она уже думала, что там было все: и загримированные актеры, и гипноз, и пытки, и моральные и физические. Но в 1936 году все ходили подавленные и старались объяснить себе — чем, какими средствами НКВД сумело довести столько людей до состояния полной утраты человеческого достоинства, заставило забыть, что они члены партии, которой большинство из них отдало всю жизнь и которую они так позорят фактом своего членства в ней.

…7 февраля 1937 года ночью к нам пришли. Произвели тщательный обыск, закончившийся в 10 утра. У нас всегда после обыска был обычай идти к кому-нибудь, чтобы узнать, только ли у нас или же и у других был обыск. Оставшись одна, я сразу пошла к Новиковым, которые жили через несколько домов, и попала у них в засаду. Там было человек восемь «гостей», и оттуда меня уже не отпустили. Съездили к прокурору за ордером на арест и предъявили его мне. Я сказала, что, прежде чем ехать в тюрьму, я должна взять белье для себя и Павла. Меня отвезли домой, я там вымылась, переоделась, приготовила белье для себя и Павла и сказала, что я готова. Меня отвезли в тюрьму.

11 февраля начались допросы. Вызвали меня часов в 7–8, вернулась я в камеру часов в 9 (уже на улице было светло), но этот допрос кончился так быстро потому, что был осведомительный, и под выходной день, с 13 февраля начались настоящие допросы, продолжавшиеся по пять суток, только утром выходного дня я возвращалась в камеру. Надо сказать, что этот выходной был гораздо мучительнее дней допроса, так как надзиратели (их было четверо на восемнадцать камер) то и дело заглядывали в волчок и твердили: «Не спите, не спите», а спать хотелось гораздо больше, чем на допросах, так как там было нервное напряжение, поддерживаемое или самим допросом, или диким ором с матерной руганью, в которой изощрялись следователи, так как им самим хотелось спать и надо было как-то себя взвинтить.

До часу — до двух допрос вел следователь, потом он уходил или в буфет, пить чай с коньяком, или просто домой спать, на его место садился какой-нибудь сержант, который произносил одно только слово: «Не спите». Фамилии своих следователей я не помню, за весь период следствия их было человек пять, кажется, у одного была фамилия Япатов. Конвейер продолжался у меня месяц.

О чем же меня спрашивали на допросах? Спрашивали мало, больше орали, требуя разоружаться, сознаваться во всем, чистосердечно покаяться. Один из разумных вопросов был: какие политические разговоры у нас велись? Сначала я ответила, что они это знают лучше меня из регулярных докладов их агентов, стоящих под нашими окнами, что следователи отрицали, но потом толково объяснили мне, что пользоваться агентурными сведениями они могут только для личной информации, а для суда нужны показания самих участников.

Все требовали от меня признания в том, что я член партии левых эсеров, на что я твердо ответила, что призналась бы в этом сразу, если бы имела на это право, но меня в члены партии никто не принимал, и признаться в этом я не могу.

Вообще меня никто ни в чем серьезном (терроре или вредительстве) не обвинял, один раз только следователь как бы случайно обронил фразу о падении люстры в доме правительства и пристально смотрел на меня, чтобы определить впечатление, произведенное его словами. О падении люстры я, конечно, знала. В новом доме правительства (только что выстроенном) Антон Маковский с бригадой в пять человек взялся произвести все электромонтажные работы. Это была работа «налево». Маковский работал электромонтером на макаронной фабрике Уфы. Зарплаты на семью в четыре человека, конечно, не хватало, и он всегда подыскивал себе дополнительный заработок. Павел и Алеша (Грошев), узнав о том, что Антон собирается монтировать электропроводку в доме правительства, не советовали ему браться за эту работу, но Антон ответил, что договор он уже заключил. Работник и организатор он был хороший, и работа была закончена вовремя, не знаю, сдана или нет, но дня за три-четыре до ареста к Марии Александровне прибежал Антон, испуганный, бледный, и сказал, что его только сейчас вызывали в дом правительства, где в зале заседаний оборвалась огромная люстра, висевшая над столом. Если бы люстра оборвалась во время заседания, несомненно были бы человеческие жертвы. Антон твердо уверял, что эту люстру он сам укреплял и укрепил очень хорошо, ему же показали люстру, висевшую без всякого крепления, почти на одном проводе. Несомненно, над ней поработали чьи-то руки.

В ответ на слова следователя о люстре я удивленно посмотрела на него и спросила: «Какая еще люстра? Где?» Он ответил: «Никакая», — и остался в уверенности, что мне о ней ничего не известно.