Догмат крови

— По тем сведениям, которые были у меня, Ющинский был очень скрытным мальчиком и далеко не таким добродушным, как его здесь обрисовывают.

Поверенный гражданского истца Замысловский с негодованием осведомился:

— По вашему убеждению, зверски умученный отрок был порочной и преступной натурой?

— Ну да, — кивнул свидетель.

— И вы считаете его способным на то, что вот он на первой неделе поста говел в лавре, исповедовался, причащался, — эти слова Замысловский произнес с пафосом и тут же перешел на трагический шепот, — причастился и непосредственно вслед за этим обдумывал кражу из Софийского собора? Вот до какого предела простиралась его преступность, по вашему убеждению?

— Да, это верно, — кивнул Красовский.

Замысловский театрально воздел руки к потолку и сел на место, как бы показывая, что ни о чем более такого свидетеля расспрашивать не может. На хорах, отведенных для прессы, произошло движение. Прокурор увидел, что журналисты встают и жмут руку человеку в дорожном платье. По портретам в книгах каждый читающий человек безошибочно опознал бы в нем писателя Короленко.

«Приехал, а говорили, что тяжело болен. Н-да, по всему видать, готовится второе издание Мултанского дела!» — подумал прокурор. Судебные очерки о Мултанском деле прославили писателя, но Чаплинский не переставал поражаться, как можно было так ловко оплести читателей. Близ села Мултан нашли убитого нищего Конона Матюнина. Его полностью обескровленное тело было чудовищно изуродовано — без головы, сердца и легких. Вотяки, по преимуществу населявшие Мултан, шептались, что совершено жертвоприношение, дабы умилостивить верховного бога Курбана. Называли имена исполнителей: «Такой-то резал, такой-то за ноги держал». Предварительным дознанием была установлена вина нескольких человек, имевших при своих домах родовые шалаши, где устраивались языческие моления. Они были арестованы и преданы суду, который вынес им обвинительный приговор.

Но разве могла прогрессивная общественность примириться с осуждением изуверов! Была подана кассация, состоялся повторный суд, который, ввиду совершенной бесспорности улик, подтвердил первый приговор. Тогда Короленко, присутствовавший на процессе в качестве корреспондента либеральных «Русских ведомостей», добился вторичной кассации приговора и третьего по счету суда. В захолустье была двинута тяжелая артиллерия — адвокат Карабчевский с компанией ученых мужей, объявивших, что, согласно последним данным науки, никаких человеческих жертвоприношений, равно как и бога Курбана, у вотяков не было и нет. Короленко в своей речи на суде пошел еще дальше, утверждая, что и убийства никакого не было, нищий же скончался от… припадка эпилепсии. И такова была сила воздействия авторитетов Короленко и Карабчевского, что присяжные заседатели оправдали подсудимых, сочтя обезглавленного человека умершим естественной смертью. Чаплинский с горечью подумал, что типичный русский интеллигент готов поверить, что кто-то (Короленко намекал на уездное начальство) намеренно изуродовал мертвое тело, но ни за что не признает изуверство? Недаром писатели и журналисты сомкнутым строем бросаются на защиту молокан, духоборцев, даже скопцов, когда судебные власти пытаются пресечь распространение этих сект!

Краем глаза прокурор увидел, как Шульгин обнял Короленко за плечи. «Будто старые друзья, — хмыкнул Чаплинский. — А ведь несколько лет назад Шульгин с трибуны Государственной думы возмущался публикациями Короленко, называл его преступником, толкающим зеленую молодежь на революционные эксцессы». Хорошо говорил депутат Шульгин, под каждым словом Чаплинский готов был подписаться. А теперь депутат обнимается с Короленко и на страницах старейшей консервативной газеты «Киевлянин» обвиняет прокуратуру в фальсификации улик. «Шульгину, очевидно, не дают покоя лавры Эмиля Золя, писателя-порнографиста, который после своего письма в защиту еврея Дрейфуса был провозглашен совестью Франции. Шульгин, верно, размечтался, что если он выступит на стороне Бейлиса, то вмиг станет мировой знаменитостью. Посмотрим! Во всяком случае я возбуждаю дело о клевете», — решил прокурор.

Тем временем свидетельское место заняла белошвейка Екатерина Дьяконова. Ежеминутно оправляя платье, обтягивавшее ее пышные телеса, она рассказала, что дружбу с Верой Чеберяк свела несколько лет назад, не зная о её предосудительных знакомствах. 12 марта в полдень она зашла к подруге и увидела в большой комнате трех человек, которые сразу же скрылись в спальне. Адвокат Карабчевский пожелал выяснить подробности:

— Чеберякова сразу впустила вас в гостиную или втолкнула в кухню?

— В кухню.

— В вашем присутствии никто из этих трех лиц не выходил из квартиры?

— Не выходил, — Дьяконова помолчала, пошевелила толстыми губами, вспоминая что-то, потом неожиданно заявила: — Выходил один. Я потом спрашиваю Веру, куда он пошел. Она сказала: «Пальто».

— Починять? — не расслышал адвокат.

— Ни! Сбывать.