Догнать ветер

– И ведь эдак-то каждое лето! – Возмущался шиповник.

Дождавшись, пока кустарник договорит, ветер кланялся дурашливо, и заявлял:

– Представляю, что вы говорите другим обо мне!

– Я?! Да что вы! Никогда!!! – Принимался отговариваться шиповник, но ветер, не прекращая шалить, несколько обегал вокруг шиповника, утаптывая снег подле его ног, и насупившись отправлялся восвояси.

– Ну, вот… – Огорчался шиповник. – Какого рода мнение он составит обо мне теперь. Болтун, право. Пустослов! И ведь кто только тянул за язык. – Ругал он себя до полночи, мешая благостному намерению луны сиять без помех. Ветер же бежал всё дальше и дальше, так что вскоре не помнил уж ни о колючках шиповника, ни про коноплянок. Но, как бы то ни было, его никто бы не счёл бесчувственным, а только беспамятным и бестелесным. Разве только отыскался бы тот, кто задумается про то.

Отмолили…

Кончина нашего регента совпала с последним днём Рождественского поста. Тиф, избавление от которого он вымолил у Господа для своей супруги, матери четверых детей, принял его жизнь, как жертву, во избавление немногих грехов. Вдова была безутешна и озлоблена. Ослабленная после болезни, в горький час расставания с любимым мужем, она приняла обет безверия, которым тешила себя до самого конца недостаточно долгой жизни.

Вдова довольно часто была нездорова, но как только родня начинала всерьёз задумываться о близости неизбежного исхода, она поднималась с больной постели, как ни в чём не бывало. В такие дни окружающим казалось, что ей предоставляют очередную отсрочку, для того чтобы одуматься. Супруг ли был столь усерден в молитвах на небесах, либо безгранично милостив его покровитель, но, так и не избыв тоскливого осуждения во взоре, вдова регента ушла к праотцам в преклонном возрасте и ясном уме, окруженная многочисленными потомками.

Когда близкие вдовы обратились к Отцу Иннокентию с просьбой провести необходимый обряд, того настигла крайняя степень смущения, ибо он был хорошо осведомлён о настроениях новопреставленной. Однако, будучи человеком, подотчётным Господу и воодушевлённым своим поприщем, батюшка никак не мог отказать в обустройстве панихиды.

По прошествии положенного срока, когда, обставив всё приличным манером, приглашённые помянуть усопшую разошлись, Отец Иннокентий оглядел пития и яства, оставшиеся в изобилии на поминальном столе, и развёл руками:

– Ну и куда теперь это всё?

Аннушка, старшая дочь покойной, вздохнула и робко предложила:

– Быть может, на станцию?

Средняя – Таисия, вопросительно поглядела на батюшку, и тот, воздев брови к камилавке9 и пожевав воздух пышными розовыми губами, произнёс:

– Благославляю!

От поселения, в котором разворачивались описываемые события, до железнодорожных путей было не менее двух с половиной вёрст, и, разобрав провизию по узлам, свезли её на дрожках к костру подле сливной ямы у станции, где обосновались бродяги, – безземельные и бездомные, пришлые и которые из местных.

Раздавая кому кутью, да вина с закусками, кому пироги с коврижками, сёстры с Отцом Иннокентием кланялись каждому и просили помянуть новопреставленную Рабу Божию, а те, принимая немытыми руками угощение, кивали с изумлением на лице, и поспешно крестились.

На обратном пути Аннушка с Таисией сидели в дрожках, держась за руки, со спокойными, несколько удивлёнными лицами, а батюшка, Отец Иннокентий, так и светился от удовольствия:

– Отмолили, – Бормотал он, потирая руки. – Отмолили…

Позорище дня

Шумно дыша, почти запыхавшись, ветер бежал по лесу. Иногда в его выдохе слышалось сипение и скрип, похожий на тот, что издают ботинки, в которых любит прогуливаться об эту пору мороз. Временами ветер кашлял и останавливался, дабы, прислонивши спину к дереву, скорее унять кружение, что происходило в его голове. Проходящие мимо, кивали в его сторону со словами:

– Гляди-ка, как кружИт. – Не подозревая о том, что происходит в самом деле.

Хотя, со стороны это и впрямь было очень похоже на забавы, которыми развлекает себя обыкновенно метель.

Это продолжалось так долго, что солнце, не в силах больше терпеть духоту своей спальни, отдёрнуло серые плотные шторы туч, оставляя лишь легкие гардины белых кружевных облаков. Выставив на всеобщее обозрение чашу неба тонкого голубого фарфора, наполненную сливочной пеной, солнце устроилось на циновке кроны сосняка, дабы в довольстве, отпивая по маленькому глоточку, насладиться позорищем10 дня.

Ну, а там, на самом виду, супротив своих повадок, будто бы что-то замышляя, топтали снег косули. Они так нагрели свои бока, что вскоре, плохо видимый пар, срываясь с их спин, принялся украдкой лизать холодный воздух, обступивший козочек из одного лишь любопытства.

Заяц, вознамерившийся было бежать, позабыл про то и замер, принюхиваясь к тонкому аромату солнечного света. Белка, побросав орешки, что несла из кладовой в дупло, принялась чистить шубку снегом, чтобы сравнить её колёр с цветом отмотанных штук11 янтарного шёлка, свисающих из приоткрытого шкапа, кой стоит наверху в опочивальне светила.