Догнать ветер

А что же ветр? Собравши последние свои силы, он прыгнул, как сумел высоко и угодил в самую голубую чашу неба. Та покачнулась легонько, но устояла, лишь выплеснула на землю малую толику снежной пены. Не для чего-нибудь, а так только, для красы.

Один на один

В шнуровке ветвей, исцарапанный до черноты гребёнкой сосны, месяц, тем не менее, сиял, освещая видимое ему пространство. Делал он это, пусть и не своими силами, но по собственной воле. Данное обстоятельство придавало ему уверенности в том, что он живёт свою жизнь не напрасно. С толком. Но даже преисполненный воодушевления, месяц скоро утомлялся и раскачиваясь в кресле, дремал, прищурившись на один глаз, под скрип дубовой двери. То ночь и утро ходили друг к другу в гости, покуда сумрак не решал за лучшее переждать время от денницы12 до вечера где-нибудь неподалёку. К примеру, – на дне пересохшего колодца или в сарае под поленницей, по соседству с неряшливой серой мышью, на мягкой подстилке беличьего дупла, либо вовсе, – на чердаке у печной трубы, рядом с пыльными воробьями. Ночь и сама, вся в крошках звёзд, отчасти казалась неопрятной, и от того не брезгала оказаться в таких местах, про которые иному и думать-то зазорно.

– Это про которые речь?!

– Самое измаранное место, по разумению ночи, – сердца людей. Прежде, чем заглянуть в них, она запасается решимостью досмотреть до конца всё, что увидит, и всякий же раз оказывается не в силах. Такого числа дурного ей не случается встретить нигде больше.

– Быть может, потому многие и боятся темноты…

– Почему же?

– Из-за того, что остаются один на один с тем недобрым, что вьёт гнездо в душе. И чем темнее ночь, тем отчётливее очертания того.

Драпри13 взявшихся ниоткуда чёрных туч загородила от неба месяц. Веснушки звёзд потускнели и выцвели, как показалось, насовсем, и месяц остался совершенно один, лицом к лицу со своими мыслями, но, судя по всему, не был напуган этим. Просторно и ясно было в его душе. Куда сильнее терзали сновидения людей, что рвались из приоткрытых окон и печных труб. А своих… Своих у него не было уже очень давно. Бессонница, знаете ли, одолела, бессонница.

После Нового года

Что остаётся после празднования Нового года? Трубочки стеклянной гирлянды, закатившиеся под кровать, разноцветная пудра конфетти, осыпавшаяся со щёк новогодней ночи и сам Новый Год, с обещанными под бой Курантов обыкновенными чудесами, что распиханы по его многочисленным карманам, равным числу месяцев в году.

Новый Год, как дитя, – торопит, топчется на коврике у двери, подле его ботинок натекла лужа, к варежкам примёрзли льдинки. Из за пазухи у него выглядывает подрагивающее на стороны серое ухо котёнка, а в ногах путается чрезмерно весёлый щенок, что тянет шнурок из ботинка за обтрепавшийся хвостик, и всё норовит лизнуть из неплотно закрытой баночки лыжной мази, которая пахнет лесом, соснами, морозом и беззаботной беготнёй.

Он часто падает, этот Новый Год, а расшибая коленку, сжимает её руками, чтобы выступила кровь, и молчит, удерживая ускользающий плачь зубами за край плаща. Бывает, что непрошеные слёзы катятся по его щекам, да только в ответ на чужую боль, не из-за себя.

– Новый Год… Совсем ещё мальчишка. Жаль ли ему своей недолгой судьбы?

– Но успеет ли он понять про то?

– Так это – что почитать жизнью и как вести счёт!

– А как оно, лучше-то?..

– Не днями, но минутами счастья. И пусть их случится, как можно больше!

После Нового года серый котёнок трогает мягкой лапой стеклянные трубочки бус, закатившиеся под кровать, а накладывая сахар в чашку, ты с грустной улыбкой отодвигаешь обнаруженное там конфетти, просыпавшееся через край негодной хлопушки, и после, с растерянным лицом охлопываешь карманы Нового Года, все двенадцать! – по числу месяцев в году, отыскивая обещанные под бой Курантов чудеса.

И эдак – каждый Новый Год…

Дым

Зима. Вечер. Ветер. Кланяется дым из печной трубы нескорому восходу. Дома в ряд, да неодинаковые, все пыхтят, как один, да всё разным. У кого уголь, у кого дрова, у кого дуб, а у кого и осинка. Со стороны-то оно похоже одно на другое, дым как дым, а на деле…

Прежде чем забросить уголька в топку, её сперва нужно почистить маленько, поклонившись в пол, приласкать, приголубить, уговорить, чтобы по-хорошему, как у людей. Дать ей срок разрумяниться, а уж после дарить блестящие чёрные камушки, и не какую-то пыльную мелочь, а настоящую породу, антрацит. Чтобы игралась печка с теми камнями, любовалась ими, перебирала горячими пальчиками аж до самой зари.

У дуба важности, что у угля, и жар от него хорош, но сам по себе, коль не умаслишь, зря сердце жечь себе не станет. Только вот не хватит у него мочи, чтобы аж до самой денницы14. Раздухарится15, разорвёт на себе алую рубаху, а и сойдёт на нет ко вторым петухам16, когда сладкий сон прервёт знобкая сырость, что змеёю выползает из невидимых щелей. И тут уж – хочешь, ворочайся до рассвета, терпи забавы зябы17 да кутайся, или поднимайся, да корми вновь голодную печь до отвала.