Догнать ветер

И вот уже блекнет, – поникший, перепачканный с ног до головы позавчерашней золой. И чересчур хладный его лоб указует на то, что недавняя горячка не прошла даром, а кризис, о котором так часто предупреждают доктора, ещё не миновал.

Произойти может всё, что угодно: либо, слабый после болезни, огонь благоразумно напитавшись малым наберётся достаточно сил, чтобы воспрянуть духом, либо… Потемнеет печи чело, и стылая её калитка станет ворчливой и скрипучей, недовольно возвещая о нерадении к ней, и к теплу, которое она тщилась сохранить так долго, как это доселе не удавалось никому.

– Но… рассвет, ведь, если я не ошибаюсь, в самом начале речь была про него?!

– Да какая разница? Всё начинается не с того, чем заканчивается. Жизнь, любовь, свет…

Пламя утренней зари, что ненадолго осветило стружки облаков, теплилось в самой глубине печи дня, не давая знать о себе… Ну – пусть хотя так, пока помнишь, веришь в существование его. Глядишь, встряхнётся, как кот после прогулки, обожжёт задорными искрами округу, и вспыхнет после. По ту сторону, поближе к весне.

Ветер

Ветер полоскал под струями мокрого снега блюдо ночи. Неровно разрисованное тенями деревьев по краям, оно норовило выскользнуть из рук и разбиться, ударившись о мёрзлую землю. Застывший кисель сугробов пристал к ней толстым слоем бараньего жира и, по-видимому, совершенно не желал отмываться. Его устраивала быть измятым, изрытым, исхоженным и подтаявшим, а после подмёрзшим и от того, покрытым глазурью наста, либо пылью с кусками коры, или сорванными с ветвей париками гнёзд, да букетами мха.

Ветер отставил блюдо в сторону, и, привалившись спиной к лесу, порешил отдышаться. В его голове неотвязно играла музыка, подслушанная случайно у куста мяты, мимо которого он проходил как-то раз весной, а потом ещё и летом. Не нарочно, на бегу. Мелодия звучала свежо, но неотвязно, и сперва ветер попытался напеть её с закрытым ртом, но ей было столь тесно, что, выплеснувшись из a bocca chiusa25 на волю, она скоро заполнила собой всю округу.

Ветер, как бы ни был лёгок, оказался достаточно грузен, так что лес под его тяжестью накренился и, пострадав недолго молча, стал понемногу подпевать от натуги. Многие кости его скрипели, но даже, не доводя себя до надрыва и зубовного скрежета, осыпАлись с него листья, словно бы письма из прошлого, а следом за ними – и лишайники, и согнутые куриными лапами ветки.

Ветер вовсе не был жесток, и разглядев, чему оказался причиной, встал на ноги ровно, ослабив хватку. Синица, что до сих пор не решалась переступить порог обжитого дупла, и сидела, вжавшись в выстланный ковром пол, сплетённый из цветочного пуха, сразу же осмелела и выглянула за дверь. Но там, как казалось, всё оставалось по-прежнему. Всё, кроме ветра. Недовольный собой, он ушёл, рассчитывая на обаяние иных мест, под звёздами коих рассчитывал сделаться мягче и обрести созвучие с тем пряным, с горчинкой мотивом, что не выходил у него из головы с самого лета…

Луна

Луна парила. Не висела живописно на стене неба по своему обыкновению, словно прибитая гвоздиками картина, но съезжала с неё на пол земли. Неумолимо. Не умоляя никого остановить происходящее, не растрачивая себя попусту на извет26 о нарушении привычного уклада.

– Позволяя управляться с собой без её на то воли?!

– Не судите. У кого оно бывает по собственному-то разумению?! Токмо случаем, вольностью27 Тюхе28, не иначе.

Ускользающий к небесам бесконечный покров облаков, дарил видимостью падения, от которой захватывало дух. Чудилось, что луна неумолимо и безоглядно скатывается с покатого стола неба. Жемчужиной, бусиной, горошиной… Представить, что она сама, собственной персоной, рушится с небес на землю было немыслимо. Но… набравшись решимости за тысячелетия, она, тем не менее, делала это, или чудилось так. Впрочем, что бы то ни было, – глядя на неё,захватывало дух, и всякий, озабоченный жизнью пассажир планеты земля, превращался в седока телеги, что, отбивая колёса на кочках орбит, грозится скрипучим голосом на разные лады: то ли скинуть его, то ль рассыпаться в прах самой.

Платою за нерасторопность, рябит в глазах от многих звёзд. Мимо – сжигая себя понапрасну, каминные спички комет трутся о красный фосфор коробка вселенной…

Луна казалась единственным незыблемым, на все времена. А как теперь?! Пар облаков, что хранил её от нескромных взоров, скоро растает, и распаренная, отмытая до скрипа, она оглядится надменно, решая, что делать с нами, – оставить, как было или бросить всё, к чёртовой матери, насовсем.

Выжидая и страшась перемен, мы ждём исхода, до конца не понимая, что близок он, и когда наступит тот час, который, смяв салфетку времён, спутает все «нынче», да «потом», и, не оборотясь ни на кого, сплетутся они в тугой ком, а вот былого или были, – тут уж решать, как водится, опять не нам.

…Луна парила в небе… В небе парила луна… Только и всего.

Он не любил осень

– Осень прелестна!

– Для кого как.

– Вы не любите осень?!

– Нет.

– Вы – страшный человек!

– Отчего же?

– Все приличные люди отдают ей должное, тем или иным манером!