Догони свое время

– Командир, всё понял! Всё понял! – преобразился бомж, вставая. – Дай «чирик», и я испарюсь!

«Чирик», как я понял, обозначал десятирублёвку. Червонец – по-расхожему.

– Ну, ты и наглец! – сказал я уже миролюбиво. – Вот тебе рубль, и катись колбаской по Малой Спасской!

Из глубины коридора на наш разговор подошёл Шосин:

– А, Миклуха! Это опять ты! Всё рубли сшибаешь? Свой лимон уже пропил, говорят.

Шосин, оказывается, хорошо знал этого субъекта, и теперь благодушно вступал с ним в разговор.

– Какой лимон? Брешут! Я за свою «хазу» полтора лимона взял, и все, – бомж наискосок, от самого плеча, полоснул себя по животу, – туда ушли! – и гордо мотнул головой, показывая, какой он питух, и как он ловко пропил в бомжатнике целых полтора миллиона рублей, вырученных за продажу родительской трёхкомнатной квартиры.

– Это точно, всю квартиру спустил, а теперь в тепловой камере у нас во дворе живёт, – то ли восхищаясь безумным поступком бродячего алкоголика «Миклухи», то ли осуждая, обернулся ко мне Шосин. – Дай ему червонец, а то у меня сегодня полный голяк! Я Миклуху давно знаю, он потом тебе отдаст. Отдашь, Маклай?

– Ага! – щербато оскалился «Миклуха», – «Стольник» отдам, как заработаю!

– Слухай, – почему-то оживился Шосин, обращаясь ко мне, – у тебя вроде стольник был? Дай сюда!

Я протянул сотню завхозу. Всё-таки это не бомж.

– Миклуха, слушай сюда! Выпить хотца?

– А то нет! – сухо, в попытке сглотнуть слюну, передёрнулся на куриной шее кадык.

«Миклуха», наверное, живо представил себе стакан водки, и шумно сглотнул застоявшуюся сухость во рту

– Бутылку из горла разом, не закусывая, выпьешь?

– А то нет! Пить да закусывать, зачем тогда пить?

– Ну, смотри! Если опозоришься, жопу отшибу! Согласен?

– А то нет! – у «Миклухи» опять судорожно передёрнулся кадык. Было видно, как мучает его нестерпимая охота, та сила, которая высосала у несчастного всю его сущность, оставив только одну оболочку – сухую пергаментную кожу.

Мне не понравилась затея Шосина с бутылкой. Чего ради я должен поить какого-то ублюдка, пропившего и себя и память родителей? Какая мне радость оттого, что этот «Миклуха» выпьет один целую бутылку водки? Видали мы эти фокусы!

Но сотня уже в руках завхоза, а «Миклуха», гоняя по сухой глотке кадык, умоляюще глядел на своего благодетеля слезящимся собачьим взглядом.

– Значит так, договорились! Ты в один заход выпиваешь пузырь и самостоятельно уходишь в свой бомжатник. Если упадёшь, считай, на свете не жил! Идёт?

– Ага! – передёрнул безгубый рот «Миклуха», – подписываюсь кровью, как Фауст у Гёте!

Я удивился, надо же, Гёте знает! Тоже мне, эрудит!

Шосин, раскачиваясь по-пингвиньи, уже переходил улицу, направляясь к гастроному за водкой.

«Миклуха» нетерпеливо перебирая ногами в широких раструбах резиновых сапог, с надеждой смотрел ему в спину.

Позже я узнал, что этот бродяжка вовсе и не Миклуха и даже не Маклай, как его ещё называли собутыльники, поселенцы подземных тепловых камер, романтики и философы нищенства, а Рудя, Рудольф Ройтман, несмотря на своё немецкое имя и еврейскую фамилию, до мозга костей русский человек, каковым его рисуют теперешние массовые издания: пропойца, нечистоплотен, ленив, безответственен, да к тому же ещё и придурок.

Но это совсем не так. То, что ленив он и пьяница – это точно. Но придурком никогда не был.

Рудольф Ройтман в своё время слыл талантливым математиком, имел учёную степень кандидата наук, вместе с тем приобрёл массу самых неожиданных для учёного пороков.

После защиты кандидатской, не желая поступать на службу, закружился в привычной студенческой среде, и за стакан водки мог в течение полутора-двух часов, шутя, сделать курсовую работу, считая на логарифмической линейке быстрее калькулятора.

Компьютеров тогда не было, и его часто приглашали ведущие инженеры на почасовую работу в местный НИИ химического машиностроения, где он за месячную зарплату лаборанта в течение двух-трёх дней обсчитывал сложнейшие проекты.

Привыкнув к лёгким заработкам и свободному времяпровождению, Рудольф пускался в длительные загулы, из которых его вытаскивали, пока были живы, родители.

Ну, а после закрутилось то, что закрутилось.

И вот он стоит, среднерусский полуеврей-полунемец, сучит в нетерпении ногами, глотает вязкую тягучую слюну, сторожа неожиданного доброхота с такой теперь недоступной для его кармана бутылкой водки.

На шум из двери рекламного отдела высунулся штатный фотограф Юра Краснянский, бывший партийный инструктор, а теперь зашибающий «бабло» на поприще раскрутки неходовых товаров.

Увидев Рудика, Юра снова нырнул в кабинет и через секунду появился с широкоформатной аппаратурой и сменными объективами.

– Ну, типаж! Вот это натура! Мужик, гляди сюда! – Юра покрутил, покрутил объектив, отложил его в сторону, поставил на свою японскую штучку другой и снова навёл объектив на Рудольфа, который, позируя, шутовски выпятил татуированную грудь.

Кстати, как рассказывал мне Шосин, Рудику наколку сделали по пьяному куражу лоботрясы-студенты, те, которых он вытаскивал из списков на отчисление. Как говорится, не пей вина, не будет слёз!