Догони свое время

Стоит только прочитать, например, вот это стихотворение, чтобы, смахнув первое впечатление от его внешнего вида и резкости суждений, понять: перед тобой – никакой не русский националист, не шовинист, и даже не скинхед, которыми каждый день надрывно пугают иностранцев ведущие телепрограмм, а русский молодой человек с русской незаживающей язвой самооправдания: «Я в Москве – возле Лобного Места живу, \\ Где столетний камень не пропустит траву,\\ Где по красной стене, по крутой кровяной \\Златоликое Солнце колесит над Страной,\\ Проходи, проходимец, кто на ногу скор!\\– Днём великая площадь – превращается в двор.\\ А в столичных потьмах, о давнишнем боля,\\ Шевелятся и шепчутся ели Кремля, \\Ежечасно претит: «Не моги-и-и о былом-м-м!!!» \\Спасской башни глухой, механический гром. \\Это ходят часы – время стелит шаги, \\А за ним часовой: сапоги, сапоги… \\Марш куют, площадь бьют, нарушают уют – \\Всё не имут покоя и мне не дают. \\А вот если бы в сельской глуши я бы жил!\\ – Там берёзовый хмель до упаду б кружил, \\Там, лишь только рассвет бы пролил молока, \\– Ранний всадник зари б оседлал петуха, \\Там медовое солнце сосут колоски; \\Голубая, игривая лента реки, \\По стеклянной воде, без челна и весла, \\Мои горести прочь понесла-унесла. \\И не нужен топор, чтоб построить судьбу; \\Наряжу-ка соломенным мехом избу \\И пойму, русским раем назвав те места, \\Что водица в ручье деревенском – свята. \\Потому-то клянусь, что туда заберусь. \\Ну а где же ещё мне искать мою Русь!»

Ведь не запрещено же пока Конституцией быть русским в своей стране!..

Вот этот самый Гена и пришёл ко мне в самый разгар рабочего дня, когда главный редактор в обычной запарке по-лошадиному носился из кабинета в кабинет, выискивая свободных для новых сюжетов журналистов, одновременно крича кому-то в мобильник на непонятном отрывистом галочьем языке.

Обычная диспетчерская служба.

Гена сидел на приманившем и его диване, вальяжно вытянув обутые в какие-то бутсы ноги, громко и пространно рассуждая о русском направлении в творчестве.

Горько сожалел о том, что «обезголосел быт отцов, искусства нет, одни новации…».

Это он припомнил к случаю поэта Юрия Кузнецова, гордясь и восхищаясь его горькими строками о полном разложении национальной культуры при помощи телевиденья и современных книгоиздателей. «О, великий русский язык! – хватался за голову Гена – Не будь тебя, как не впасть в отчаянье при виде того, что творится дома!».

Не обошлось и без Тургенева.

Гена одно время брал уроки актёрского мастерства у режиссёра местного драмтеатра, и теперь, стеная и стуча себе в грудь, сидел напротив меня на широченном диване, доказывая вместе со мной и ещё кому-то о преступной роли адептов телевиденья, развращающей и принижающей человеческое достоинство и тысячелетнюю русскую культуру.

«Не верьте, что бесы крылаты.

У них, как у рыбы пузырь…»

Клюева «Миколая» Геннадий Грезнев носил на уровне сердца.

Главный редактор в запарке не обратил на Гену никакого внимания. Ну, посетитель, как посетитель. Странный только в своём первобытном, обличии… И горлопан.

Но запарка запаркой, а слух у главного редактора оказался всеобъемлющ. И при словах моего запальчивого друга, что телевиденье – голая безнравственная сволочь-шлюха, не глядя на Гену, сразу кинулся ко мне:

– Почему посторонние на объекте?!

– Вот Геннадий Грезнев, поэт из Москвы…

– Нет, я спрашиваю, почему посторонние на охраняемом объекте?! – уже форсируя голос, приблизил ко мне холёное лицо главный.

– Да не посторонние это, Илья Борисыч! Он большой талант, Пришёл записаться на телевиденье со своими стихами, – сказал я первое, что пришло в голову, похваляясь близким знакомством с молодым начинающим гением.

– Чего ты всё суёшься, суёшься, всё лезешь не в своё дело! – холёное лицо стало багроветь от очевидной моей наглости, – не хватало только всех фашистских скинхедов на экран без намордника выпускать!

Я знал, что когда Гену на экзаменах по современной литературе одна очень известная критикесса обвинила в настойчивом противопоставлении русской словесности зарубежной, где развлекательность ставится выше вечных истин, он своей прямолинейностью довёл её до сердечного приступа, защищая прозу писателей, которые говорили и имеют право говорить от лица искалеченного всяческими реформами народа.

От отчисления из института Гену спасло только личное вмешательство ректора.

И вот теперь я с замиранием сердца ожидал ответной реакции своего молодого друга, безуспешно делая ему знаки не впадать в крайности.

Но он меня уже не видел.

– Ты скажи-ка, гадина, сколько тебе дадено? – Гена спокойно посмотрев на главного, даже не поднялся с насиженного места, откровенной бравадой давая понять, как он презирает чиновника и всё его продажное телевиденье.

Редактор хотел что-то сказать, но, поперхнувшись, кинулся к тревожной кнопке, вмонтированной в мой рабочий стол.

На центральном пункте охраны сигнал этот означал нападение.