Догони свое время

Жена изо дня в день стала допытываться с пристрастием – почему я, спец по металлу, до сих пор не могу сварить из железа надёжную дверь? Убеждать в том, что у нас брать особенно нечего, было бесполезно: «Все ставят железные двери, и ты ставь!»

Сварить из подручных материалов дверь – дело нехитрое. Вот она – получай! Жена походила, походила рядом, потоптала каблучками стальное полотнище, и успокоилась. «Ставь!» – говорит.

Ставлю. Но старый, уже поржавевший почтовый ящик, на обшарпанной двери мешал, и я сорвал его. Внутри оказался плотный, порядком пропылившийся конверт на моё имя, без обратного адреса. По штемпелю я понял: письмо из далёкой Чукотки пролежало в ящике более двух лет.

Как только рухнула старая власть, письма писать стало просто разорительно, да и писать особо некуда. А газеты теперь кто выписывает? Подписка больших денег стоит, да и труха какая-то бумажная вместо газет! Мусор! Поэтому в ящик я и не заглядывал. Висел он, и ещё бы провисел, если бы не затея со стальной дверью.

Ну, думаю, постеснялся мой товарищ обратный адрес указать; в яранге живёт со своим побратимом Демьяном, какие на ярангах номера?

Вскрыл пухлый конверт, а там несколько листов. Ох, ёлки-палки, как изменился у друга почерк! Буквы в строчках прямые, не падают. Так обычно пишут те, кто в детстве прилежно учился в школе… Вот и вспомнилось чистописание.

Написано разборчиво, со всеми знаками препинания. Вроде всё на месте, а прочитать не могу. Вернее, читаю, а содержание не улавливаю: «Пишет Вам нехорошее письмо Дима, Дмитрий то есть, или чукча Домиан, как всегда меня называл Валёк. У него в паспорте стояло имя Валентин, а он приказал называть себя Валёк. Правда, тоже смешное имя? Я его Валетом звал. Он брат мне, и я его брат, вот так мы и жили с ним – рука в руке, как патрон в патроннике. Э, да что там говорить! Нету Валька теперь. Я олешек пас, а он золото в распадке под горой Ыттыкал мыл, золото много, а Валёк один остался. Я с оленями на два дня пути от того места был. Не видел, не слышал. Дымка, собака, на стойбище пришла. Воет. Он её у себя оставил на распадке, где песок мыл. Их трое было. С горы всё видно. Не промахнулся. Бил в чёрное сердце. Тундра всех, как мать принимает: мой золото, песцов бей, гусей по весне тоже ничего себе, – много. Теперь по тундре лихие люди ходят. Оленей бьют. Людей тоже, как гусей по весне. Никого не жалеют. Денег давай! Золото давай! Жену давай! Если не дашь – зарежут. Вот какие лихие у Валька золото отняли. Стреляли друга картечью. В голове дыра в кулак будет. Всё взяли. Лежит теперь Валёк в мерзлоте вечной, ягелем укрытый. Всё говорил, что он один на белом свете. Вот и адресок Ваш у него сохранился. Он мне всё рассказывал, как вы в детстве кино крутили, курили махорку. Мало хулиганили. Вот я и решил написать, что Валёк лежит под крестом из моржового бивня сделанный. Я чукча тоже православный. Крест хороший. Всю зиму резал портрет на бивне. Вот пишу письмо, я ведь учился на ветеринара. У меня стадо самое лучшее. Приезжайте. Спросите в Анадыре чукчу Дмитрия Чистякова. Вас ко мне и отвезут. Я Вам покажу, где Валёк зарыт. Там Вы тоже можете золота много намыть. Приезжайте! Буду ждать».

Такое вот письмо…

Надо бы к Вальку на могилу сходить, да на билет денег где найдёшь! Дорога нынче дорога. Вот переставил ударение – и всё встаёт на своё место.

Золотишко помыть надо бы, да вечная мерзлота пугает, чернозём – он помягче будет…