На два врытых в землю пенёчка была прибита горбылём книзу толстая, отполированная сельскими задами доска, некрашеная и неоструганая, но довольно широкая, на которой так удобно посиживать бабам в жаркий бездеятельный полдень, лузгая семечки и обсуждая все последние сельские новости.
Ветла общественная, и тень от её кроны тоже ничья.
– Давай присядем на дорожку! – Валёк опустился на скамейку, неестественно отставив искалеченную ногу. С огромным букетом уже привянувших цветов он выглядел довольно нелепо, и я поспешал его:
– Какая дорожка, Валёк? Мы уже приехали! Иди в дом, чего там!
– Да боязно как-то!
Куда делись его всегдашняя нахрапистость, его уверенность в достижении цели?
Мне показалось, что посиди он здесь ещё минутку – и насмешливый, вольный, повидавший жизнь и людей, мой приятель по-мальчишески расплачется, уткнувшись в моё плечо.
– Валёк, «пришёл, увидел, победил»! Помнишь небось? Давай, двигай! А то мы на этом юру как два шиша торчим! – я подтолкнул приятеля в спину.
Друг, забыв свой костыль, поковылял к дому.
Наверное, дверь в прихожую была не заперта, потому что Валёк тут же скрылся за ней.
Что было в доме, я не видел, только через минуты две-три в дверях объявился мой друг, а за ним, держа его за воротник, показался здоровенный мужик. И со словами: – «Вон отсюда!», – он вышвырнул непрошеного гостя с крыльца, и следом за ним полетели в пыльную растительность два золотых, изъеденных червоточиной, тяжёлых блина.
От неожиданности я привскочил со скамейки.
Валёк движением руки остановил меня:
– Всё правильно! Всё путём! – и обернулся к хозяину дома. – Дурак, это золотые слитки! Слёзы Божьи! Возьми! Сына учить будешь! А то он шалопаем растёт! Ему пригодятся! – и заковылял в сторону автобусной станции.
Мне ничего не оставалось делать, как, подхватив его костыль и сумку, поспешить следом.
Валёк шёл, отплёвываясь во все стороны, словно ему в рот набилась жёсткая овечья шерсть. Я что-то стал ему говорить в утешение, но он только махнул рукой:
– Не надо! Я бы на его месте нас, таких резвых, оглоблей гнал бы через всё село!
– А Зинаида что? – выспросил я.
– А что Зинаида? Её дома нету!
Я стал ему говорить, что за шторкой я видел точно женское лицо…
– Не, Зинаида вышла бы. Она любопытной была, на свою первую вину посмотреть кому не охота! Не, Зинаиды не было! Я бы её сердцем учуял.
Я с удивлением посмотрел на впавшего в маразм сентиментальности друга: надо же, что с человеком делает время!
После того, как мы, обжигаясь шашлыками, закусывали в местной забегаловке разбавленную тёплой водой водку, Валёк как-то сразу, без лирического отступления, подал мне узкую жилистую руку:
– Я – ушёл!
– Куда? Туалет вот он! – я кивком головы показал на неопределённого цвета занавеску, отделяющую зал от туалетной комнаты.
– Не, ты меня никогда не понимал… Я совсем ушёл… Для меня поезда в любую сторону – попутные. Догонять своё время буду. У меня денег на кругосветку хватит! – Валёк похлопал ладонью защитного цвета брезент сумки. – А железнодорожная станция – вот она!
Я посмотрел в окно. На пропитанных вонючим креозотом путях стоял поезд Астрахань – Москва. На платформе, кроме мятой бумаги и пустых пластиковых пакетов, ничего и никого. Наверное, не было дураков ехать куда-то в такую жару в пропылённом, раскалённом на южном солнце вагоне.
– Ты что, Валёк, очумел, что ли! Куда? Наше время ушло – не догонишь!. Оставайся! Я тебя к себе в бригаду возьму, чего ты! Жену сам найдёшь! Жить будешь! Куда ты, Валёк! – кричал я ему в спину. Но товарищ наших незрелых лет уже вскакивал на подножку:
– За костюм спасибо! – крикнул он мне через окно. – Я тебе в холодильник на заморозку несколько тонн зелёных сунул. Новый купишь! Прощай!
Поезд молча, без шума, словно на конной тяге, медленно тронулся, потом всё быстрее и быстрее разгоняясь на слепящих под солнцем рельсах.
Я стоял и машинально махал рукой, то ли поезду, то ли отгоняя станционный сор, летящий в глаза.
Время шло, и мои похождения с Вальком, конечно, забылись. Домашние заботы и вечные хлопоты о пресловутом рубле, который со времён Горбачёвской перестройки и Ельцинских «рокировок» стал деревянным, занимали все мысли.
Страна перешла на доллары, вот тогда-то я и вспомнил своего щедрого друга. За мой выходной костюм он мне оставил столько «зелёных», что, имея ещё, правда, скромный и не гарантированный приработок, я почти безбедно прожил воровские девяностые годы.
Новый век я встретил полностью освобождённым от всех обязанностей прораба монтажного управления. Нашу контору с потрохами купил по дешёвке, по бросовой цене, недавний уголовник с богатым зековским прошлым и говорящей фамилией – Расплюев.
Все механизмы и сложное монтажное оборудование сразу ушло в неизвестном направлении. Осуществлять техническое руководство он был, как сам говорил – «не копенгаген», вот и превратил базовые строения под торговые склады. Инженеры ему больше не требовались, а в кладовщики хорошо подходили его подельники.
Пришлось мне работать на всяких шабашках, всё больше по мелочам – «или церковь конопатить, иль кресты позолотить».