Догони свое время

«Какие дни! Какие были ночи!

Лихой монтажник – улица, держись!

А у плеча залёточка хлопочет:

– Какие виды держите за жизнь?

Что ей сказать?! Какие, к чёрту, виды!

Мне не построить даже шалаша.

Прости, залётка, ничего не выйдет,

Коль о звезду порезалась душа…»

И что-то ещё, по-моему, вот это:

«…Пусть с другой несчастным буду, —

Я расписывался кровью,

Если я тебя забуду,

Если я тебя не вспомню.

И когда тот летний вечер

Соловьями заливался.

Я божился дружбой вечной.

Завиток волос смеялся.

Мы вздыхали беспричинно.

Целовались, как умели,

Губы в губы, как учили…

Наши губы занемели.

Больше клясться я не буду.

Даже имени не помню.

Если я тебя забуду…

Если я тебя не вспомню…»

Водка развязывает не только языки, но и шнурочки, тесёмочки всякие, разные… «…Она раскрыла, словно крылья, свои колени предо мной».

Ничего не помню! Или почти ничего не помню. Утром невыносимо болела голова, и долго пришлось очищать выходные брюки от молочных подтёков. Хотя я твёрдо знал, что кроме водки, мы с ней ничего не пили.

И вот тогда я сломался.

Вернее не сам сломался, а сломались мои юношеские представления о любви, как таковой. Обидно, что это происходило впопыхах, на бегу, на визжащей, как свиноматка, солдатской койке.

О чём теперь жалеть? Разве только о потерянном времени, которое перетекло золотым песком в никуда…

Всё лето визжала койка, а сердобольные соседки весело похрапывали рядом. Они были понятливые.

Потом, по осени, ещё несколько коротких беглых потаённых встреч – и она вышла замуж за нашего дядю Ваню. Ему, как заслуженному строителю и передовику во всех отношениях, как раз выделили однокомнатную квартиру.

На свадьбе я не гулял, но говорили, что невеста была хороша и немножко беременна.

Больше никогда я их не видел.

Два года трудового стажа дали мне возможность без особых трудов поступить в строительный институт.

Ау! Ау, моя молодость! Время и бремя!..

Правда, долго наслаждаться вольной студенческой жизнью мне не пришлось.

Голод – это даже не тётка, а злая привередливая тёща с плотоядным оскалом на устах. Пришлось снова проситься в бригаду, но уже в качестве бригадира. Студент всё-таки!

На экзаменационных сессиях, обычно похожих на инквизиторские допросы, ко мне, как вечернику, рабфаковцу, относились более чем снисходительно, и я не заметил, как получил диплом инженера-механика со всеми вытекающими и втекающими последствиями.

Бригада меня сразу же, на первый день, укачала основательно, с песнями во славу монтажного дела. Там я был своим человеком, и должность прораба оказалась мне в самый раз по плечу.

Этой должности я уже никогда не изменял, в силу привычки и нежелания делать себе карьеру. Хотя всё ждал чего-то звёздного, высокого и светлого, чтобы душа зашлась от восторга, как тогда, на крыше вагона, летящего в самый горизонт.

Обыденность всегда бывает скушнее и порочнее мечты. Иногда, расколов скорлупу, душа желторотым птенцом пыталась взмахнуть крыльями, но куда там! Земное притяжение оказывалось сильнее моей воли, и клетка, грудная клетка, так и оставалась пристанищем неисполнимой мечты, той, которая поселилась в этой клетке в мои невозвратные годы…

Но…

Но однажды, в самый светлый час моей жизни, на широкой мощёной улице Тамбова я нашёл подкову. Она, та подкова, как царевна лягушка, вдруг обернулась хрупкой девочкой, выпускницей, у которой оказались молоко и мёд под языком.

Вот уж точно: никогда не узнаешь – где найдёшь, а где потеряешь. Пойди, угадай, на что отзовётся сердце. И сердце отозвалось щемящим чувством вины перед этой девочкой за свою неухоженную и неряшливую жизнь. Но хватит об этом!..

26

Мы едем, едем, едем… Мелькают поля, перелески, лощины – отрада для русской души, ушедшей в ностальгическое прошлое.

Мы едем с неожиданно вынырнувшим из времени другом детства на припозднившееся свидание.

Я говорю ему об этом.

– Лучше поздно, чем никогда, как решил один еврей, ложась на рельсы и глядя вслед уходящему поезду! – скалится анекдоту Валёк.

Но в его смехе чувствуется нерв натянутой струны. Так, загнанный в угол, ощеряется пёс, косясь глазом на сучковатую палку.

А вот и всё! А вот и приехали! Я первый выхожу из узкой одностворчатой двери межрайонного автобуса, пропахшего соляркой и потом бесчисленных пассажиров, груженных всякой всячиной, а кое-кто и водочкой. Кричу другу, дурачась:

– Тпру! Приехали! Вылезай, станция Березай! В хомуте спишь?!