Догоняй!

Он шел и шел, в одной руке болтался пистолет, в другой – мачете, по щекам текли слезы, в сердце звенело ликование: все! Баста! Не будет больше палящего зноя и вони запекшейся крови, не будет жужжания мух и гудения пламени, стихнут обезьяньи вопли и улюлюканье его остолопов за спиной – господи, как там их всех звали? Он переплывет озеро (пусть оно и размером с океан), пройдет через лесок и доберется до дома. Мать всплеснет руками и прочтет длинную лекцию о том, что нельзя плавать в одежде. Отец скажет, что мало его драл, и все трое станут смеяться, а сестра оторвется от журнала и вставит, что его не драли вообще, а зря. Почему-то сестру ему хотелось увидеть больше всего, хотя она и поставила ему однажды отменный фингал… Впрочем, за дело.

Вот оно, озеро, огромное, как целый океан. Или это и есть океан? Их вертолет стоял на берегу – лопасти отбрасывали на песок тень, похожую на морскую звезду. Завидев Полковника, из кабины вылез первый пилот. Его заместитель сейчас «веселился» в деревне.

– Что там у вас стряслось?

Полковник поднял пистолет и выстрелил снова. На сей раз куда удачнее: пилот, вскрикнув, отлетел назад, ударился головой о дверцу вертолета и сполз на землю, оставляя кровавый след. Полковник опустил пистолет и двинулся дальше – в море.

Вода заплескалась у бедер, дошла до груди. Волны накатывали на Полковника, толкали обратно. Где-то в вышине перекликались чайки. Полковник зажмурился и поднырнул под набегавшую волну.

Он открыл глаза в мерцающей лазурной полумгле. Дно здесь резко уходило вниз, и чем глубже, тем становилось темнее. Внизу царил и вовсе непроглядный мрак, и Полковник понял, что погружается в него.

Что-то маленькое и черное в правой руке неумолимо тянуло вниз. Полковник решил избавиться от этой дряни и разжал пальцы. Черное и маленькое стремительно пошло ко дну… Если тут, конечно, было дно. Он тем не менее продолжал погружаться. Что у него в левой руке? Огромный нож… Он уже начал разжимать пальцы, как вдруг на него нахлынул какой-то совершенно необъяснимый ужас.

Что-то большое, оливково-зеленое поднималось из мрака ему навстречу.

Он вцепился в рукоять мачете с такой силой, что заболели пальцы.

Он увидел острые зубы.

Он увидел огромный, немигающий, будто из стекла отлитый глаз.

Он увидел изгибы гигантского, зеленоватого, покрытого слизью тела.

Он увидел… ничто.



Полковник не знал, как оказался на этом острове, не знал даже, как он называется. Он лишь понимал, что остров не тот, который они с ребятами зачищали. Тут не было сгоревшей деревни и мертвых людей. А живые, которые его окружили, вместо бесформенных грязно-белых роб носили одни лишь набедренные повязки, а в руках держали грубо сделанные остроги.

Он помнил, как открыл глаза на песчаном пляже, как его долго и мучительно рвало соленой морской водой, как, услышав скорбную перекличку чаек, он удивился, что все еще жив. Но совершенно не помнил, как плавал по океану и каким образом умудрился не утонуть.

Он помнил чудовище, поднявшееся из пучины, хоть и смутно. Но никак не мог вспомнить своего имени и откуда он родом. Он знал лишь то, что он – Полковник и что он убивал таких людей, как эти вокруг, пока все не утратило смысл. Вероятно, течение унесло его в открытый океан, а там его подобрали рыбаки из какого-то туземного племени.

Черные лоснящиеся рожи склонились над ним, сверкая белыми зубами. Черные руки схватили его. Кто-то вырвал из пальцев мачете. Полковник понял, что сейчас его убьют и съедят, и забился в руках туземцев.

Его притащили в деревню, и Полковник решил, что сырым его есть не будут, а сперва изжарят.

Но и жарить не стали, а вместо того, чтобы съесть, – хорошенько накормили и напоили. Полковник решил, что его откармливают на потом, и совершенно успокоился: не стыдно принять смерть от рук людей, умеющих откармливать скот. Значит, не такие уж дикари.

Голые ребятишки бегали вокруг Полковника, тыча в него грязными пальцами и заливисто хохоча – над его обожженной солнцем кожей, над покрывавшей лицо щетиной, в которой засохла морская соль, над мокрой, обтрепанной одеждой. Дети есть дети, подумал Полковник, они всегда глухи к чужому несчастью. Что черные, что белые.

– Дети – злобные твари, – сказал он. Ребятишки все разом остановились, будто у них кончился завод, и уставились на него любопытными черными глазенками. – Дети, – продолжал он, – это наше будущее, и по ним видно, что всем на будущее насрать.

Они смотрели на него с таким неподдельным интересом, что Полковник решил продолжать. Но тут набежали мамаши (такие же наседки, как те, что водились в его родном городке, только черные и с голыми сиськами) и утащили детей прочь, повторяя какое-то слово на незнакомом Полковнику языке. Впрочем, он и сам догадался, что слово это означает «сумасшедший».

– А почему бы и нет? – сказал он вслух. – Весь мир такой.