Догоняй!

Распрощавшись с Эрни, они побрели в сторону набережной. Джун ничего не видел вокруг, и Дункану пришлось удержать его за плечо, пропуская грохочущий трамвай. Перед глазами Джуна стояли динозавры, такие могучие и одновременно такие уязвимые, совсем как люди. Интересно, каким был бы мир, не погибни они в расцвете, мир, в котором добродушные гиганты и кровожадные чудовища так и бродили бы по земле, парили в небесах и покоряли океаны? Скорее всего, человеку не нашлось бы в нем места, но не нашлось бы места и многому другому, что несет с собой человек. Господин Тейлор говорил, что динозавры не блистали умом, но Джун решил, что люди вряд ли имеют право судить их.

На разбитой лестнице, спускающейся к реке, мужчина и мальчик немного посидели, глядя на воду. Лейтенант курил, огонек сигареты мерцал во мраке. Наконец Дункан произнес:

– Давным-давно преподавал в университете Филадельфии один профессор, и звали его Коуп, Эдвард Дринкер Коуп. Однажды он делал реконструкцию плезиозавра… Помнишь этих, с длинными шеями?

– Конечно! Они такие красивые!

– В представлении Коупа они были не столь красивы. Видишь ли, он перепутал шею с хвостом и натурально присобачил несчастной твари голову к заднице. – Лейтенант хохотнул. – Профессор Чарльз Отниел Марш из Йеля, моей, кстати, alma mater, указал Коупу на его ошибку. Просто взял черепушку и на глазах у всех поставил на положенное ей место, чего Коуп простить, конечно, никак не мог. Между двумя учеными разразилась Костяная война, длившаяся пятнадцать лет, в которой каждый стремился обскакать соперника по числу находок, не забывая попутно полоскать его имя в научной прессе. Ни один не мог признать, что был в чем-то неправ, понимаешь? Так в любой войне и бывает.

– А кто победил?

Дункан выдохнул струю дыма.

– Никто. Старики спустили на борьбу все свои сбережения и умерли в нищете. Зато благодаря их соперничеству были открыты почти все существа, которых ты увидел в «Весне священной». Думаю, это единственная война, от которой человечество только выиграло, согласен?

Джун кивнул, не понимая, к чему клонит американец.

– Вот мы вроде победили, так? – продолжал Дункан. – Счастья полные штаны! Ходим этакими королями, трахаем завоеванных девок и, как черти, хлещем виски. Только на деле большинство из нас – как тот дурацкий плезиозавр. Привычный нам мир остался в прошлом, и хрен там поймешь, где у тебя теперь голова, а где хвост. Но однажды кто-то берет твою дурную черепушку и ставит на место… Понимаешь, о чем я?

– Нет.

– А, не бери в голову. Я вот что хочу сказать, Серизава Джун: спасибо тебе. Спасибо, что поставил мою черепушку на место.

– И вам спасибо, – сказал Джун, вставая. – Вы были правы. Я ничего не видел в жизни прекраснее. А теперь мне пора.

– Я провожу тебя до дома. На улицах небезопасно.

– Не провожайте. Вы дали слово.

– Но ведь темно.

– Вы дали СЛОВО.

Дункан со вздохом раздавил окурок о ступеньку.

– Слово офицера… черт бы его подрал.

Джун коротко поклонился и уже хотел спуститься к берегу, но Дункан тут же поймал его за руку:

– Не так быстро. Ты что, думаешь, я просто так водил тебя в кино? Нет уж, дружок, удовольствие нужно отработать.

У Джуна подкосились ноги. Он завертел головой, но не увидел никого, кто мог бы прийти на помощь.

– Что вы хотите? – спросил он упавшим голосом, боясь услышать ответ. А услышав, чуть не задохнулся от ужаса. Так вот что было на уме у лейтенанта с самого начала… Каков негодяй!

– Пустите! – завопил он, отчаянно вырывая руку. – Я не хочу! Не буду, слышите?

– Врешь. Ты этого хочешь, по глазам вижу.

– Вы меня не заставите! Пустите, я закричу!

– Давай, кричи! – ухмыльнулся Дункан. – Зови полицию, если хочешь. «Господин полицейский, этот американец сводил меня в кино, а теперь требует, чтобы я нарисовал для него рисунок! Арестуйте его!» Не миновать мне тогда трибунала.

– Не хочу! Пожалуйста, не заставляйте меня!

Но он кривил душой и знал это. Он уже и сам чувствовал, как нарастает внутри почти забытое ощущение кипящей, рвущейся на волю энергии. «Фантазия» запустила, казалось бы, давно умершую в нем жажду творчества, как разряд тока запускает остановившееся сердце.

Он вздохнул, признавая поражение, а Дункан тем временем достал из портфеля уже знакомые карандаш и тетрадку.

– Нарисуй мне любую тварь из «Весны священной», – велел он. – И если я увижу халтуру, заставлю тебя ее съесть.

Джун буквально выхватил карандаш с тетрадью из его рук и уселся на ступеньках, скрестив ноги. Внутри по-прежнему все кипело, но уже не от гнева: ему не терпелось поскорее воплотить на бумаге переполнявшие голову образы. Мама однажды в шутку сравнила это с родовыми схватками – когда во время вечернего купания Джун в порыве вдохновения выскочил из ванны и голышом помчался через весь дом делать наброски. Папа со смехом возразил маме, что так, скорее, бывает, когда живот прихватит… После этого Джун два дня с ним не разговаривал, однако со временем пришел к выводу, что оба сравнения не лишены смысла.