Догоняй!

Вот, наконец, появился и Микки-Маус! Он без конца таскал тяжелые ведра с водой для своего учителя – чародея с жуткими змеиными глазами и длинной седой бородой. Но как только грозный сэнсэй отправился спать, хитрый мышонок надел его волшебный колпак и прочел заклинание. Старая метла, стоявшая в углу, зашевелилась, отрастила пару крепких рук и короткие мохнатые ножки. Микки тут же всучил этому странному созданию ведра, показал, что нужно делать, а сам бухнулся в кресло и не заметил, как уснул. Во сне он повелевал штормами и зажигал в небесах звезды, а проснулся от того, что его захлестывали потоки воды. Тщетно пытался Микки остановить ожившую метлу – безмозглый ёкай как ни в чем не бывало продолжал таскать воду, а как его остановить, мышонок не знал! В отчаянии он схватил топор. Хрясь! Тресь! Лишь кучка щепок осталась от метлы. Но не успел горе-волшебник перевести дух, как каждая из них – о ужас! – превратилась в новую метлу, и у каждой было по паре рук, и в каждой руке по ведру. Безликая деревянная армия маршем спустилась по лестнице. Дверь распахнулась под их натиском, отшвырнув беспомощного Микки. Он пытался ведром вычерпывать воду и выплескивать за окно, но на каждое вылитое ведро метлы наливали сотни. Вода поднялась уже почти до потолка, и мышонок, как за плот, цепляясь за магическую книгу, лихорадочно листал размокшие страницы, пытаясь найти нужное заклинание. Американцы хохотали как оглашенные – бессердечный народ!

К счастью, на шум явился проснувшийся чародей и в несколько пассов руками разделался и с метлами, и с учиненным ими потопом. Микки, растянув рот до ушей в подобострастной улыбке, вручил разгневанному сэнсэю колпак и метлу, а сам взялся за ведра… Не помогло – этой же метлой он тотчас получил под зад и вместе с ведрами пулей вылетел из лаборатории чародея. И хотя в том, чтобы вот так осрамиться перед учителем, нет ничего смешного, Джун обнаружил, что улыбается так же широко, как Микки.

– Микки-Маус, – грустно усмехнулся Дункан, глядя, как мышонок, что-то весело вереща, жмет руку господину Стоковскому. – Лучший символ для человечества. Кто бы дал нам метлой по жопе!

– Что? – громко спросил Джун, пытаясь перекричать хохот в зале.

– Так, мысли вслух, – отмахнулся лейтенант. – Подожди… Сейчас ты увидишь!

Господин Тейлор объявил очередной эпизод – «Весну священную» господина Стравинского. Склонившись к уху Джуна, лейтенант снова начал переводить. Джун морщился: от запаха виски слезились глаза. Речь шла о незапамятных временах, когда мир был молод и жизнь в нем только зарождалась, о динозаврах, бывших царях планеты, бесславно канувших в вечность, о волшебном процессе эволюции.

– Наука, а не искусство создавали сценарий этого эпизода! – в один голос провозгласили Тейлор и лейтенант.

Джун поудобнее устроился в кресле.

Под причудливые, нервно скачущие трели на экране возникло бездонное космическое пространство. Музыка плыла сквозь спиральные вихри галактик, сквозь жемчужные россыпи звезд, сквозь яростные вспышки протуберанцев. Земля ворвалась в кадр докрасна раскаленным ядром. Под бой барабанов она содрогалась в агонии, извергая сквозь жерла вулканов фонтаны жидкого пламени. Земная кора лопалась, выплескивая реки огненной крови, и скалы, сметенные ими, сползали и рушились в воду. Раскаленный, бурлящий, клокочущий ад – как мог он породить что-то живое?

И все же корчи планеты понемногу стихали, музыка успокаивалась, превращаясь в колыбельную зарождающейся жизни.

И публика тоже стихла. Все стихло, кроме музыки. Дрожащий луч проектора выхватывал из темноты лица зрителей – приоткрытые рты, блестящие глаза, – и, омытые его сиянием, они вдруг стали неразличимы. Не стало ни японцев, ни американцев, ни побежденных, ни победителей: только люди, сплоченные детским, незапятнанным изумлением, будто волшебный этот свет смыл все наносное, чужеродное. Рассекая тьму, луч извлекал из белого полотна дивные образы. На глазах у жителей двадцатого столетия в теплой глубине океана из крохотных слизистых комочков зарождалась жизнь. Хрупкая, беззащитная, она стремительно крепла, набирала силу, отращивала жгутики и расцветала сотнями разных форм. Вот закачались в толще воды прозрачные купола медуз; вот распустили щупальца спруты в лихо закрученных раковинах; вот панцирная рыба, нелепое создание с попугаячьей головой, избежав чьей-то хищной пасти, на смешных плавниках-культяпках настойчиво карабкается на сушу…

– Миллионы лет борьбы за существование! – пробормотал Дункан. – Миллионы лет безостановочного развития и совершенствования… Ради чего?