Догоняй!

Отчаянно завизжав, Катя подтянула коленки к животу, а потом с силой распрямила ноги. Босая пятка угодила папе в нос с отвратительным хрустом. Он мотнул головой. Из ноздрей поползла двумя змейками черная кровь.

Катя ожидала, что папа взревет от боли и ярости, но он расхохотался – гулким, лающим смехом. Она вскочила, повернулась и бросилась бежать. Он гнался за ней, она слышала за спиной смех и громовой топот – ка-бум! ка-бум! – словно кто-то с остервенением колотил по полу двумя молотками сразу.

Он поймал ее за локоть и рывком втащил в свою комнату. Катя закричала от боли в выламываемом предплечье. Он отшвырнул ее, она ударилась бедром о тумбочку. Грянулся об пол патефон, разлетелись в стороны пластинки – и тут окно залилось вспышкой белого света, на мгновение ослепив ее.

Не дав опомниться, папа ухватил Катю за шиворот, кинул на постель и навис сверху. Обезображенное лицо расплылось в ухмылке. Изо рта, обдираясь о торчащие осколки зубов, выскользнул нечеловечески длинный лиловый язык и защекотал остренькую Катину ключицу. Смеясь, папа ухватил ее за ворот блузки и рванул. Ткань затрещала, брызнули пуговицы.

Дикий вопль заставил Катю разомкнуть веки. Папа отпрянул, тряся дымящейся рукой.

Катя скатилась с кровати. Разорванная блузка свалилась и повисла на локтях.

Папа скакал по комнате, нелепо вскидывая ноги. Грохот – ка-бум! ка-бум! – сделался нестерпимым. Кате казалось, что она сходит с ума. Она скрестила руки, прикрыв оголенную грудь, и папа тотчас же выбросил в ее сторону здоровую руку. Рука удлинялась, сжимая и разжимая пальцы, обраставшие на глазах жесткими черными волосами. Взвизгнув, Катя вскинула руки для защиты, открыв грудь, и папа снова с воем отпрянул.

Он смотрел ей на грудь: не на две едва наметившиеся припухлости, а на тускло поблескивающий металлический крестик между ними.

И тогда она поняла, кто перед ней.

– Ты не мой папа… – проговорила она, цепенея от страха.

– Я старый приятель твоей бабушки, – сказало существо. – Она попросила меня его подменить.

13

Ей снова десять, и Пакля, чокнутая воспиталка, опять поймала ее за воровством хлеба на кухне, привязала к кровати… Лежишь лицом вниз, мышцы ноют, мочевой пузырь вот-вот лопнет, но изволь терпеть, потому как за мокрый матрас Пакля больно отстегает скакалкой…

Вот только Пакля никогда не привязывала девочек голыми.

Никогда не затыкала рот кляпом, не залепляла скотчем.

Нет, Пакля тут ни при чем.

Галя открыла глаза. С трудом повернула голову. За окном полыхнула молния, залив комнату дрожащим призрачным светом, и Галя увидела Дубовика. Совершенно голый, он развалился в кресле, запрокинув голову с рассеченным ртом и бесстыже раскинув волосатые ляжки в темных потеках. Впрочем, стыдиться ему было все равно нечего: на месте гениталий зияла кровавая рана.

Затем комната снова погрузилась в полумрак. Гулко пророкотал громовой раскат. А за ним пришли голоса. Разговор, нет, скорее, перебранка: один голос, несомненно, принадлежал Марку, а другой… Другой, твердый, суровый, очень походил на голос Софьи. Голос Марка сорвался на крик. Софья – если это была она – невесело хмыкнула. Хлопнула дверь.

– Очнулась, Галчонок? – раздался за спиной голос Марка. – Это я, почтальон Печкин. Принес журнал «Мурзилка».

Его широкая ладонь, заскорузлая от крови, звонко шлепнула ее по заду, скользнула между ног и начала мять там, царапая отросшими ногтями нежную плоть. Галя надсадно замычала, словно теленок на бойне.

Тяжелое тело навалилось сверху. Взвизгнули пружины. Горячее дыхание обожгло затылок.

– Я скучал по тебе, Галчонок.

Что бы он со мной ни делал, я не закричу, думала она.

Он грубо вошел в нее.

Что бы он со мной ни делал, я не закричу.

Она тихо кряхтела, когда он ожесточенно долбил ее, вколачивая в матрас.

Что бы он со мной ни делал, я не закричу.

Он запустил пальцы ей в волосы, любовно прикусил ушко. Эта ласка показалась ей омерзительнее всего.

Что бы он со мной ни делал, я не…

Зубы Марка сомкнулись, точно волчий капкан, и Галя дико завыла в кляп. Кровь забрызгала матрас. В голове лопнул огненный шар и выплеснулся из глаз жгучими слезами, тело пробила судорога, и Галя обмочилась, но Марк этого будто и не заметил. Она извивалась ужом, сдирая кожу на лодыжках и запястьях, зубы Марка рвали хрящи, а рука все сильнее вжимала ее лицом в матрас. Легкие горели, перед глазами пульсировало багряное зарево. Влажные шлепки их тел звучали все громче, эхом отдаваясь у нее в голове. Дождь настойчиво барабанил в окно, словно стремясь ворваться, недовольно рокотал гром, протестующе визжали пружины. Казалось, этому ужасу не будет конца. Наконец Марк яростно задергал бедрами и кончил, зарычав в кровоточащие ошметки ее уха.

Потом он отвалился и долго лежал рядом, переводя дух. Галя оставила попытки вырваться и только хныкала, не помня себя от ужаса и стыда, чувствуя, как вместе с кровью вытекает из нее его семя. Если раньше ей казалось, что высшим силам просто нет дела до безродной девчонки, то теперь она поняла: кто-то там наверху сильно не любит ее.