Догоняй!

С мгновение зияющие дыры глядели мне прямо в глаза, а потом неожиданно развернулись в сторону неподвижного Цыгана. Поймав влажный отблеск фар, вороненые стволы с грохотом изрыгнули огонь, и голова мертвеца от бровей и выше разлетелась по асфальту склизкими брызгами вперемешку с осколками черепа.

Все так же не спеша, Мартын переломил курящиеся стволы пополам, вытряхнув гильзы, загнал в гнезда новую пару патронов и вновь защелкнул.

Звук щелчка разорвал сковывавшее меня оцепенение. Я кинулся к деревьям. Первый выстрел едва не угодил мне в голову, обдав горячим ветерком ухо. Поскальзываясь в грязи, я нырнул за ближайший ствол осины, а в следующий миг в него вонзился второй заряд, брызнув фонтаном щепок. Потеряв равновесие, я взмахнул руками и кубарем покатился по склону.

Земля и небо раз десять поменялись местами, прежде чем я растянулся на дне оврага среди битых бутылок и прочего мусора.

Слякоть просачивалась сквозь одежду. Деревья тянули ко мне костлявые лапы из темноты, а где-то среди них пробирался человек, которого я некогда считал своим другом, с которым мы ходили в кино, слушали музыку и резались в шахматишки.

Сейчас я не видел в нем ни друга, ни человека. Незримая угроза, безликий ужас вроде мистера Оуэна, бестелесная пара рук в черных перчатках, как изображают убийцу в кино, чтобы до последнего не показывать его лица, – вот чем он был.

Тихий переливчатый свист долетел из темноты, складываясь в знакомый мотивчик. Та самая проклятая песня, название которой казалось сейчас издевательством.

Я-то уж точно не выживу. Останусь лежать в грязи с размозженной головой или дырой в груди, и нескончаемый дождь будет заливать мои широко раскрытые мертвые глаза.

Тошнотворная слабость разливалась по телу. Она засасывала меня, уносила куда-то. Темный силуэт возник надо мной, заслонив ветви деревьев. Бездонные дула снова уставились мне в лицо.

Я зажмурился, ожидая в последний миг своей жизни услышать оглушительный грохот и увидеть ослепительную вспышку.

Но вместо грохота обрез выплюнул издевательское «чик-чик», а вместо света пришла тьма.

1989

После прокуренной духоты видеосалона нам нестерпимо хотелось освежиться, так что мы отправились на речку. Накупавшись вволю, разлеглись на солнцепеке. Мошкара танцевала над искрящейся водной гладью, но к нам не совалась, отпугиваемая вонючим дымом сигареты, которую смолил Цыган.

– Говно, а не фильм! – нарушил молчание Валька.

С ним было трудно не согласиться. Слай, как положено, крушил гадов, вот только гадами этими оказались советские солдаты в Афганистане. У нас было такое чувство, будто герой наплевал нам в душу. Причем за наши же денежки. Валькин двоюродный брат Тоха не так давно вернулся из Афгана в цинковом макинтоше, наглухо запаянном, чтобы никто не видел, что от него осталось; поговаривали, что представители «героического народа», которому был посвящен третий «Рэмбо», устроили Тохе «красный тюльпан» – содрали кожу живьем.

– В жопу Рэмбо! – заявил Цыган. – Отныне мой герой Шварц.

– А «Хищник»? – спросил я. – Он там тоже наших не мочит.

– Там это не главное, – сказал Цыган. – И вообще, там военные советники, а не простые солдаты.

Мартын сдавленно фыркнул.

– Что смешного? – поинтересовался Валька.

– Ну и засранцы вы, ребята. – Он обнял Цыгана и Вальку за плечи. – Советники что, не люди?

– Ясненько, все засранцы, а ты д’Артаньян, – хмыкнул Цыган. – Что ж ты с засранцами якшаешься?

– А мне по душе засранцы. Что до Рэмбо, то вообще пофиг, кого он крошит. Фильм-то крутой.

– А на Тоху тоже пофиг?! – вскинулся Валька.

– А на советников? Они тоже чьи-то родственники. За что люблю вас, пацаны, так это за редкое ваше паскудство.

Мы давно привыкли к его подначкам, но сегодня Мартын явно переборщил. Валька стряхнул его руку и вскочил, сжимая кулаки:

– Иди ты знаешь куда?!

Мартын взглянул на него с ленивым вызовом. Валька, щуплый, с цыплячьей шеей и узкими плечами, всегда дрался как девчонка.

– Харе, парни, отбой, – сказал я.

Не говоря ни слова, Валька сгреб футболку и джинсы и как был, в одних плавках, потащился прочь.

– Есть такая штука, – Мартын сорвал былинку, сунул в рот и блаженно вытянулся на спине, заложив руки за голову, – «естественный отбор» называется. Всякое убийство справедливо, ибо выживает сильнейший. И никаких наших-ваших.

Цыган щелчком отправил в реку дымящийся бычок и спросил ласково:

– Тебе кукушечку не напекло? А то херню несешь какую-то. Дядя Фишер, значит, тоже справедливо пацанов режет?

Слухи про страшного маньяка «дядю Фишера» уже давно кочевали по необъятным просторам нашей родины.

– Конечно. – Былинка в зубах у Мартына выписывала причудливые фигуры. – А потому что не фиг ходить со всякими. Он очищает мир от идиотов. Вроде моей сестренки.

– Ты рассуждаешь как фашист, – произнес я.

– Я рассуждаю как реалист. Словечком «фашист» слабаки бросаются, их пугает естественный отбор.

– Сюда лучше посмотри, реалист, – сказал Цыган. – Вот это реальность!