Догоняй!

Открыл глаза. Леля сидела на краешке моей постели, и Мартын тоже был тут как тут, и его рука лежала у нее на плече. Он по-прежнему походил на Алена Делона, только уже не слишком юного. Под глазами темнели круги, словно он не спал ночами, а в волосах пробивалась ранняя седина. Да и брюшко наметилось… Ален Делон для бедных.

– Очнулся! – воскликнула Леля. – Горе ты мое! – И расплакалась.

– А с чего бы ему не очнуться? – сказал Мартын. – Я даже скорую вызывать не стал. Царапина.

– Не обращайте внимания, – всхлипнула Леля. – Я из-за беременности жутко плаксивая. И кушаю всякую гадость. Как только Сашка меня терпит?

– Вы прелесть, Леля. Саша, можно я ее у тебя отобью?

– Ты… убил… – прошептал я.

– Ну ладно, уж сразу «убил». Так, проучил слегка.

Его рука слегка сжала хрупкое плечико Лели. Нежно, но с явным намеком: следи за словами.

Мой взгляд обежал комнату. Желтые пузырящиеся обои, плешивый ковер на стене, ветхая этажерка, облезлое кресло. Среди этого убожества неуместно смотрелся изящный кофейный столик, на котором стояли чашки, блюдца и пузатый заварник. А с подоконника таращила на меня осуждающие глазищи армия лысых кукол. Вспомнилась песенка из жутковатого советского мультика, который пугал меня в детстве: «Девочка уходит, кукла остается…»

Леля помогла мне сесть, сунула в руки чашку. Чай обжег рот, я закашлялся, пролив немного на майку, и сдавленно прошептал:

– Что ты здесь делаешь?

– Он нашел наш телефон в твоем мобильнике и позвонил мне. Я примчалась на первой электричке. Боялась, там прямо и рожу. Разве так можно?

– Извини, не знал, что она, гм, в интересном положении, – сказал Мартын. Не знай я, с кем имею дело, мог бы подумать, что он действительно сожалеет.

– А что мне, с ума дома сходить?! Как это вообще получилось? Кто это сделал?

– Человек, убивший мою сестру. Наш бывший товарищ. Сашка свидетельствовал против него, и он решил отомстить. Кстати, эти куклы, – кивнул он в сторону окна, – память о ней.

– Ой, какие чудны́е!

Подойдя к окну, Леля взяла одну из кукол и засмеялась, когда та пропищала: «Ма-ма!»

– И хозяйка была такая же, – усмехнулся Мартын. – Сказать по правде, она сводила меня с ума. Но я все равно любил ее.

Лжешь, подумал я, оглядывая тоскливую обстановку. Ты никогда никого не любил. Но притворялся здорово. А сейчас гниешь в этой дыре, один как перст, и скажи-ка, сволочь: оно того стоило?

Словно услышав мои мысли, Мартын со вздохом упал в кресло. Жалобно взвизгнули пружины. Когда он снова заговорил, в его голосе звучала горечь:

– Нам было по шестнадцать. Мы тогда здорово набрались. Сами понимаете, ветер в голове, гормоны играют…

Я закрыл глаза. Не хотелось слушать, как он будет лгать о том, что произошло тем страшным летом 1991 года…

1991

Наверное, все случилось из-за того, что мы привыкли видеть в Стрижке ходячее недоразумение, мишень для шуток, но не человека, живого и чувствующего. А может, из-за коньяка. Обыкновенного коньяка, целый ящик которого подарил Валькиному папаше-хирургу кто-то из благодарных пациентов, а Мартын без труда уломал Вальку пару бутылок скоммуниздить. Или из-за нашего затянувшегося романа с Дуней Кулаковой. Или из-за электричества в воздухе. Или из-за всего сразу.

…Весь день стоит лютый, выжигающий мозги зной, а ближе к вечеру город накрывает лиловая пелена. И ни ветерка, хотя вдалеке мрачно погромыхивает. Едкий пот сочится у нас изо всех пор, белье липнет к разгоряченному телу. Коньяк не только не освежает, он разжигает жар иного толка. Все наши мысли вертятся вокруг секса и тут же бесстыдно озвучиваются.

Увы, все, что нам остается, – это похабные разговорчики. Цыган, правда, гуляет с нашей одноклассницей Ингой, но она жестоко его динамит.

Нас не смущает присутствие Стрижки, которая угрюмо сидит на диване, выдирая волосы у новой куклы. После каждой пряди кукла жалобно пищит «мама», но Стрижка неумолима. Она тоже становится взрослой. Неспособная понять, что с ней происходит, она сделалась плаксивой и раздражительной.

– Короче, пацаны, мысль такая, – говорит Валька, обильно потея. – Предлагаю скинуться и… это… снять девку…

И тогда-то Мартын подает голос:

– Предлагаю бюджетный вариант: моя сестренка. У нее давно уже зудит.

– Э, да ты, вашбродь, нарезался! – говорю я, хотя «вашбродь» только пару раз пригубил и в сравнении с нами – как стеклышко.

– Нет, правда, – улыбается Мартын. – Она аж трется.

– В смысле, трется? – спрашивает Валька.

– В том самом. Задерет платье и трется о подлокотники. Как собачка об ногу. Святая Стрижка! Мама уже и обниматься ей не дает. От греха подальше.

Мы покатываемся со смеху. За окном подмигивает зарница, свет в комнате тоже мигает. Воздух насыщен электричеством и вожделением.

– Не, чувак, – подает голос Цыган. Он сидит без рубашки, поджарое тело лоснится от пота. – Это ваши дела, семейные. Помоги сестренке сам.

– Мамке своей помоги, – парирует Мартын. – А то я могу.

– Ну попробуй. Мой батя тебе живо помогалку отстрелит.

Теперь мы уже просто корчимся от хохота. Потом Валька предлагает:

– Давайте лучше подыщем Стрижке молодого интересного дебила. Вроде Цыгана.