Догоняя правду

— Ты, как всегда, Егор! — в один голос выдали вчерашние братья и сестры.

— В общем, жду команду, реагирую на три зелёных свистка, — Володя аккуратно снял марлечку с трехлитровой банки, в которой вольготно себя чувствовал заплывший слоями чайный гриб. Подозрительно принюхался, отлил в огромную отцовскую кружку изображением Красного Кремля. Жадно выпил. Срыгнул в кулак. — Хорош, а вы все: батя ни на что не годен. А наливочку хлещете, компотиком запиваете, как грится, натур продукт, собственным горбом выращено. Я спать на сеновал, — младший брат снял ветровку со спинки стула и вышел из дома.

— Руслаха, давай ещё по одной и в школу не пойдём, — Егор схватил бутыль со стола, недопитая завертелась в канкане наливка, взбудоражив притихшие на дне косточки вишни.

— Не, с меня хватит, это у тебя горло луженое.

— Да, сколько ещё тех дней осталось? Да, и горло уже не луженое. Девочки, давайте, бахнем. А то, может, и не свидимся.

— Ой, Егор, ты ещё всех нас переживешь. Ни забот, ни хлопот, вечно молодой, вечно пьяный, — Софа лениво поднялась со стула, поправила пышный бюст в сарафане. — Не, Лелька, встанет не свет, ни заря, будет канючить: бабушка поиграем, бабушка — кашу без комочков, бабушка, когда на речку. А силы то уже не те, Хондроз, Артроз, и другие кавалеры приставучие. — Я в гостевой пойду.

— Мы с Милочкой на веранде, да, Милочка?

— Да, Лариса, я на раскладушке могу, это ты толстая, тебе диванчик, — Лара попыталась сделать вид, что не расслышала колкость. Людмила изобразила детскую невинность на лице. Мышью юркнула первой за дверь.

— Руслах, как там еврейская жизнь? Ну, поговорим, по— братски прошу.

— Достал ты уже, делай паспорт и приезжай, звал сколько. Лод, конечно, то ещё захолустье, но 40 минут и море. 15 минут — аэропорт. И дом у нас большой, могу всю пристройку со двора выделить. Лежи, попердывай, как ты любишь. Только проветривай.

— Не успею, и горло больше не луженое. Лёгкие все — хана. Я бы не приехал сюда. Лечение бессмысленно. Врачи говорят, приводите в порядок дела. Может, месяц. Я так, про это наследство, для вас. У меня, кроме вас никого и нет. С собой ничего не заберёшь, братишка, — Егор налил полную рюмку наливки, выдохнул. И заплакал. Крупные слезы смешались с каплями пота. Его мясистый нос стал казаться ещё больше. А глаза, синие озера, чистые, и ни грамма в них злости и алчности. Руслан вжался в стул. Встал будто отжавшаяся пружина. Замер. Хотелось убежать от несвоевременной откровенности, что теперь со всем этим делать? Обнимать, успокаивать? Говорить, что все будет хорошо? Не будет. У нас будет. Этот огромный бородач, бывший боксер, подающий надежды в спорте, просравший всю жизнь в барах, на разборках, этот громила, которого боялся весь город К. И кличку то ему дали какую, Годзилла. Отсидел. Вышел. Опять сел. Ни жены, ни детей. Все профукал.

Брат подошёл к двери, не дыша. Егор молчал. Вытирая слезы рукавом рубашки.

— Знаю, братишка, я и братом тебе не был. Ничего путного не сделал. Оставлю после себя хрущ свой на окраине. Детям че — нибудь прикупите. Ты там кубки мои не выбрасывай, и медали. В коробочку сложи, а фотографии мои со спорта в альбомчике сожги вместе со мной. Пообещай.

Никаких крестов, вот этого всего мне не надо. И ходить на могилу, как повинность, с кислым лицом. Развей пепел над Окой. Чайки орут, пароходы с девчонками проплывают. Плёс у затона. Камыш шуршит. На Оке я с отцом рыбачил. Самое лучшее время. Там хочу быть.

⠀ Руслан резко развернулся и рванул к старшему брату. Обнял его порывисто. Прижался лысой головой к груди.

— Все сделаю, брат, все сделаю. В лучшем виде. А может ещё….

— Эх, лысая голова, — огромная ручища огладила лысину, — не может……

— А может на речку, че там, пока все спят? — полысевший худой мужчина в синем костюме превратился в парнишку, того самого на велике. — Давай, — заговорщицки блестели его глаза, как тогда, когда они с Егором обокрали деда Макара.

— Однажды ты с таким же лицом сказал уже "давай". А потом помнишь, что было?

— Брат, ну ты сравнил, — Руслан скинул пиджак, схватил штормовку с крючка отцову при входе, хотел было, отдать брату. Потом вспомнил размер старика и напялил пропахшую табаком куртку на себя. — Давай, вода ещё тёплая в сентябре, в своей иди, ты боров здоровый, не замерзнешь.

— Ты достал со своим этим "давай", до сих пор как вспомню ту воблу, живот в узел скручивает. Твоя идея была её стырить, да ещё, чтоб никто не узнал, сожрать. Красивая она, висела на верёвке. Эх. Дед Макар тогда для острастки поорал вдогонку. Теперь — то понятно, что он её только вымочил в воде и развесил, жара ж была страшная, она сверху видать схватилась. А внутри то сырая. А ты все ешь, давай, так и должно быть. Ты воблы не хочешь? — Егор накинул ветровку и вышел из дома, пригнув голову под косяком.

— Может полотенце взять? А?

— С волосами и память вышла, — Егор выдохнул пар в ночной туманный воздух. — Ты ж воды всю жизнь боялся, в бассейне и то ноги мочил, а щас в ночи решил в Нептуна сыграть?

— Ну там мелко, пляж — песочек мелкий, и лодки там рыбаки в заводи оставляют, давай?