Догоняя Птицу

Как-то раз Лота увидела его портрет в какой-то серьезной, с большим тиражом газете - Птица пожимал руку мэру Санкт-Петербурга. Внизу - несколько столбцов уважительного текста. Газету продавали в подземном переходе, вместе с ворохом других газет, и она увидела его улыбающееся лицо за сто шагов.

В другой раз - прошли годы - Лота увидела Птицу в метро из-за чужого плеча - солидная статья в солидной газете. К статье - фотография, на фотографии Птица. Красавец, и не изменился ничуть. Очки, лучи, ресницы. Длинные волосы - имидж, вы же все понимаете, товарищи. Товарищи понимают. Он им нравится. И народу тоже нравится...

А потом и вовсе: обнаружила его фотографию в журнале "Плейбой". Птицына фотография занимала целый разворот. Все как прежде, как в тот первый день на берегу, те же волосы, темные пушистые глаза - неуклюжий грач, склонивший голову. И небольшое интервью для порядку - как ни как, известное лицо: "У меня было очень много женщин...".

Но ни одна из публичных фотографий не была похожа на ту единственную, которая хранилась у Лоты дома. Где лицо было немного смазано - словно голубь взмахнул крыльями, опускаясь на карниз. А рука поднята и обращена ладонью к зрителю - для Лоты так и осталось загадкой, что означал этот жест: прощание или желание загородиться от объектива.

Когда же появился Интернет, и Лота набрала его в поисковике, оттуда на нее хлынуло несметное количество информации. Только уже не про Птицу, а про имя-фамилию уважаемого в Санкт-Петербурге официального лица.

Все объяснялось просто. В Питере, городе своем родном, Птица вскоре после их с Лотой разлуки профессионально, основательно, со знанием дела - так, как ему давно уже не терпелось - вошел в политику и занялся не чем-то пустяковым и сиюминутным, а важным, достойным, ответственным делом, требующим больших денег. Организовывал мероприятия, возглавлял фонды, набирал волонтеров...

Но с Лотой он больше не встречался, и Лота, разумеется, ни разу не встречалась с ним.

От исчезнувшего Птицы у нее осталась капризная взрослеющая душа, как у других покинутых женщин после ухода мужчины остается на руках ребенок. Тот самый непропорционально сложенный мальчик в крошечных анемичных ладонях печальной Девы.

Глава тридцать девятая

Пейзажи, которые жалко

Через месяц после того, как умерла Гита, в Москву приехал Володя. Приехал он не сразу - сначала написал из Иркутска письмо, которое шло целых десять дней. В письме поведал, что бросил институт и собирается в Москву. Он нарочно Лоте написал, чтобы она была готова к его приезду и не удивилась, обнаружив его в один прекрасный день в дверях своей квартиры.

Ей было трудно понять: как это - бросил институт. Зачем? Она бы не бросила. Хотя, смотря какой институт, конечно. Учиться на инженера она бы вряд ли смогла.

Володин отец с горя ушел в продолжительный запой, и, уже не стесняясь матери, гонялся за сыном с ремнем. Деньги уплачены, ставки сделаны, и не шуточные, а тут вон чего.

Прежде чем ехать в Москву, Володя дождался ответного письма. Лота вкратце описала свою жизнь, а в конце добавила: будешь в Москве - заходи. А что еще она могла сделать? В любом случае, не ответить было бы невежливо. И не пригласить к себе человека тоже нехорошо.

И вот однажды утром он позвонил с вокзала.

-Привет, - раздалось в трубке, и Лота сразу уловила, что он смущен. - А я тут... В Москве, короче. Ты там это... Можно к тебе?

-Конечно, приезжай, - запросто сказала Лота и объяснила, как доехать.

Дни стояли стальные, морозные. Земля, деревья, дома - все было черное-пречерное, обледенелое. Такая в тот год выдалась бесснежная, студеная зима. Выйти из дома лишний раз было нельзя. И замерзающего на вокзале человека не пригласить в дом тоже нельзя.

Лота пригласила Володю, и он сразу приехал. Звонок по телефону, а потом через сорок минут - в дверь. Ровно сорок минут от Казанского вокзала до ее дома, ровно через сорок минут раздался звонок. Она даже сперва не поверила, что это он так быстро. Открыла - и от неожиданности растерялась: какой же он все-таки большой. Лота стояла у открытой двери, с лестничной клетки дул ледяной сквозняк, пронзительный как наточенная спица маньяка, шастающего по электричкам. Взгляд ее долго скользил вверх - по джинсам, куртке-аляске, варежкам, рукам, плечам.

В дверях Володя застеснялся - ни туда, ни сюда. Стоит, холод впускает. Неуклюжий, в твердой, как пластмасса, темно-синей аляске. Грузно и неловко занял всю прихожую - собой, аляской, растаявшими ботинками, огромным туристическим рюкзаком. Потом наклонился и чмокнул Лоту в щеку - громко и мокро. Жесткими, холодными после улицы губами.

-Есть хочешь?

Глупый вопрос.

Конечно, Володя хотел есть.

-Угу, - буркнул он.

Лота пригласила его на кухню и накормила завтраком - яичница, остатки супа, кофе. Больше в холодильнике ничего не нашлось - регулярные зарплаты остались в прошлом вместе с больничными котлетами и запеканкой.