Догоняя Птицу

Вместе с Володей в Москву прикатила снеговая туча. Черное небо затянулось светлыми облаками, а утром Лота выглянула в окно и обомлела: деревья, обильно снежась, притворялись волшебным лесом, а не зыбкой рощицей, которую через несколько лет вырубят и выкорчуют, освобождая место под "точечную застройку". К вечеру, одурев от сидения дома, Лота вышла на улицу. Воздух заметно потеплел. Ночь была на подступах, и в воздухе чувствовалась темная горчинка, как привкус кислых бактерий в перестоялом супе. Преобладание синего, контуры быстро утрачивали дневную четкость. Прямоугольники на домостроениях один за другим загорались, нежно - и нервно - вибрируя. Это был город Штор. Содом и Гоморра, распавшиеся на сад, дом и Гоморру: сад и дом - от остановки налево, Гоморра - дальше за пустырем и ломкими от мороза кустами.

Сад бел. Муфточная пышность зимних кустарников, пустые бутылки с гаснущими внутри эллипсами света. Лота замерзла, но быстро привыкла к этому неприятному - и неизбежному - ощущению. Фиолетово-леденцовые сумерки завораживали. Скомканное, подмерзшее одиночество.

Ворона качнула ветку: осыпалась рыхлая изморось.

Лота пересекла двор, зашла в кооперативный магазин, где ничего не продавалось, кроме свиного жира, нереально дорогих "Сникерсов" и замасленных рыбных консервов.

Новое чувство рождалось в ней. Она искала, но не находила ему название.

Она почти не помнила его, не встречала уже очень давно и при встрече не узнавала.

Что это? Слабое, легчайшее дуновение...

Сомнений не оставалось: после встреча с Володей к Лоте вернулась забытая Гитландия.

* * *

Перед сном Лота загадала: пусть мне приснится море. Засыпая, представляла, как вода плещется меж бурых косматых валунов, не затихая ни на секунду, с любопытством забираясь в каждый грот, в каждую выемку. Как взлетает со дна золотистый песок, как волнуется вместе с водой мягкая шкура на валунах, а вода захлестывает, и закручиваются маленькие водовороты - и все это будет таким всегда, пока море не обмелеет, как обмелел однажды великий океан Тетис.

Но вместо моря приснился Герцог, возвратившийся в родной Киев. Во сне было очевидно, что долгие странствия Герцога подошли к концу. Лота ни разу не была в Киеве, и этот город виделся ей похожим на торт - скорее всего, это было связано с тортом "Киевский", который им в отделение изредка приносили родственники больных. Она видела Крещатик - он сплошь состоял из хрустящего теста, из марципана с орехом, с витиеватыми башенками сливочного крема, присыпанного шоколадной крошкой. Жилось, гулялось и отдыхалось в этом кондитерском изделии чрезвычайно сладко, привольно и безмятежно: всюду тебя окружают шоколад, ваниль и сливки, а под ногами поскрипывает сахар.

Она видела Герцога, сидящего на лавочке в старом сквере, который, конечно же, мало походил на окрестности Крещатика, воспринимаемого ею только через звук - то есть, через кондитерский хруст рассыпчатого бисквита, переложенного запеченным белком. Тут же, в сквере стоял бисквитный фонтан со сдобной русалкой и губастыми лососями, окаймленными гребнями волн, и еще какими-то псевдоморскими штуками, и Герцог любовался пухлыми русалочьими формами и белыми волосами и еще - обильной россыпью сахарной пудры, которая укрывала фонтан, доходя почти до его гипсового бортика. На скамейке возле Герцога сидел Ангел - в просторной белой рубахе, с выцветшим театральным нимбом над головой, со сложенными крыльями и, конечно, непроницаемым и холодным ангельским взором. Лоте трудно было перечислить свойства этого обитателя верховных небес, потому что она ничего не знала о природе ангелов, зато точно знала, чего в нем не было - в нем не было ничего напористого, упрямого, обидчивого и вероломного. Наверное, одного этого уже вполне достаточно для придуманного ангела при хорошем отношении к человеку - а по Герцогу Лота скучала, хотя характер у него был непростой, с подвывихом.

В общем, Ангел был идеальным собеседником, лучше и не представишь.

-Видишь ли, - говорил Герцог: они с Ангелом продолжали беседу, которая началась без Лоты и то угасала, то возобновлялась - ее плавное течение зависело от настроения Герцога: Ангел, как верный слуга, послушно поддерживал разговор до тех пор, пока Герцогу этого хотелось. - Видишь ли, настоящие тексты необходимо писать долго. Не так просто вложить в книгу то, что задумал, и не достаточно заполнить ее тем, что для нее приготовил - именами и событиями, фразами и деталями. Слова должны научиться жить самостоятельно отдельно от тебя, им необходимо хорошенько настояться - не день и не два, согласен?

-Ты абсолютно прав, - сосредоточенно кивал Ангел. - Иногда для этого требуются годы. Текст должен забродить как следует. Помнишь, как твоя бабка в казачьей станице солила огурцы - она не просто укладывала их в дубовый бочонок, добавляя листья смородины, вишни, чеснок, горошины перца, перекладывая укропом и...

-...хреном, - подсказывал Герцог.