Договориться с народом. Избранное (сборник)

Чичиков у Гоголя – не просто русский, а, как это ни странно прозвучит с непривычки, «средний, типичный» русский человек. Он – «господин средней руки» – и по чину, и по наружности, и по возрасту, и по манерам, а это очень важно. Ведь Гоголь считал отличительной особенностью именно русского ума «разумную середину, примиряющий третейский суд», «тот верный такт… который, умея выразить истинное существо всякого дела, умеет выразить его так, что никого не оскорбит…». Однако при всем обилии «русских черт» у Чичикова он никак не может считаться типичным русским человеком. Русский человек – служивый, а именно это Гоголь и считал недостатком великороссов. Как ни плохи изображаемые Гоголем чиновники, они, при всей их вороватости и при прочих недостатках, все же в глубине души ощущали себя государевыми слугами и плохо ли, бедно ли, но исполняли свои обязанности, благодаря чему и держалась Русская Держава, совсем не склонная к «пальбе, гульбе и анархии». Чичиков – единственный более или менее живой человек во всей поэме. Мы знаем кое-что из его детства, эпизоды его службы, видим зарождение его замысла покупки мертвых душ. Да поэма только на нем и держится. Переезды Чичикова от одного персонажа-маски к другому такому же и составляют сюжет поэмы, а заодно и дают Гоголю возможность разразиться очередными лирическими отступлениями, которыми он особенно покорял доверчивых читателей.

Но Чичиков – русский человек недюжинных дарований, в котором «все оказалось… что нужно для этого мира» – в отличие от «того света», «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание…». Он – человек этого мира, забывший о другом мире, о котором непозволительно забывать никому, и потому избравший ложный идеал, в принципе чуждый, по Гоголю, природе русского человека, – в этом писатель убедился и по опыту жизни за границей, где, в отличие от России, приобретательство стало уже второй натурой человека, чертой национального характера. У нас же, говорит Гоголь на основе опыта многих родов, после смерти разбогатевшего основателя наследники «спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро». Но, опять-таки, не в этом главное отличие русского человека от западноевропейца, в особенности от англосакса.

Надо полагать, одной из величайших своих заслуг Гоголь считал то, что он показал, как подчас мельчайшая уступка пороку приводит к гибели всего человеческого в человеке, заставляя его «позабывать великие и святые обязанности и в ничтожных побрякушках видеть великое и святое».

Но почему же тогда Гоголь, отказавшись от показа «добродетельного человека», сам называет Чичикова «подлецом» и рисует его школьные годы и первые шаги на службе в довольно неприглядном свете? Для Гоголя Чичиков, употребляя более современное выражение, «сукин сын, но все же свой сукин сын». Писатель хотел показать, как исковеркала жизнь неглупого мальчика отцовская заповедь: «больше всего береги и копи копейку… Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой». Но Чичиков-младший, по Гоголю, намеревался, достигнув известного положения в обществе, отказаться от того образа жизни, какой был навязан ему беспросветной бедностью.

Именно средний человек частенько идет на сделки с совестью, успокаивая себя тем, что это он сегодня, в силу необходимости, отступает от нравственных норм, а уж завтра-то будет во всем поступать, как должно. Но приходит это завтра, и оно ничем не отличается от вчера, сама логика жизни заставляет продолжать ее, как она сложилась. И новая, чистая жизнь так и не наступает. Вот и Чичикова увлекла эта стихия приобретательства, и он не смог остановиться тогда, когда, казалось бы, фундамент для новой жизни был уже заложен и вроде бы настало время жить достойно.

Чичиков избрал ложный идеал и стал «приобретать» то, что плохо лежит, зная, что иначе это украдут другие, а он, по господствующим представлениям, останется в дураках. Он, следовательно, пошел в жизни не «узким путем» христианского подвига, а «широким путем», по которому идет толпа и который ведет к погибели (Мф 7:13,14), и в этом – истоки его трагедии, причина гибели его дарований. Так Гоголь, даже не упомянув имени Христа, хотел показать сущность Его учения гораздо яснее, чем проповеди штатных проповедников, да и его собственная проповедь в написанной несколько позднее книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Это не частый в литературе случай, когда художественное произведение, правильно осмысленное, призвано было стать проповедью самого светлого и благодатного нравственного учения, способной помочь читателю выбрать достойный путь в жизни. Иначе говоря, «Мертвые души» для Гоголя были нравственным трактатом, облеченным в форму подобия плутовского романа. Но и эта проповедь художественными средствами Гоголю не удалась. Чтобы понять, почему не удалась, надо оставить на некоторое время Чичикова и обратиться к упомянутой новой книге Гоголя.

Выбраненные «Выбранные места»