Дояркин рейс

– Я буду рядом… рядом… рядом… – Ванин голос отлетал, как эхо в горах…

Проснулась Марьяна сама и с ужасом обнаружила, что уже восемь часов утра и что Вани рядом нет. Вскочив, она ринулась к двери и быстрым шагом пошла вдоль фудкорта, озираясь по сторонам. Рынок вовсю готовился к открытию, на Марьяну не обращали внимания.

Ваню она увидела в том самом кафе, в котором заснула прямо на стульях. Он, стоя на кухне за открытой перегородкой, что-то мешал в большом медном сотейнике, сыпал французскими терминами, перекликался с двумя другими поварами так, будто знал их всю жизнь. Увидел Марьяну, он замахал ей руками и прокричал, что завтрак готов.

– Проходи. Это Сезар, это Джалмо. Отличные ребята. – Mes amis, c'est Marianne, ma femme. – Португальцы, не прекращая что-то шинковать, улыбнулись Марьяне. – Иди, там туалет, можно умыться и все такое.

Когда Марьяна, слабо понимая происходящее, вернулась, Ваня поставил перед ней дымящуюся чашку, от которой исходил головокружительный аромат.

– Почти как дома, – улыбнулась Марьяна. – Что это и что вообще происходит?

– Это соте из морского окуня и свежей трески, каракатиц, молодых осьминогов и вонголе на крепком рыбном бульоне с шафраном. Подожди, я тебе шинкану сюда кинзы и чуть эстрагона. Возможно, будущий хит этого кафе. Ну, как?

– Божественно, – промычала Марьяна, наслаждаясь каждым глотком. То, что нужно после очередной сумасшедшей ночи.

– То-то же. Ты не поверишь, какую карьеру я сделал за одну ночь. Это даже быстрее, чем у Конецкого в его «Как я командовал кораблем».

– Опять фантасмагория какая-то!

– Не то слово. Я же сказал – все рынки одинаковы. Сначала я потаскал треску и ящики с ракушками. Видишь, какие свежие вонголе. Потом раскладывали тунцов для аукциона, никто даже не спросил, кто я и зачем, у них тут сбывшаяся мечта марксиста – подлинный Интернационал. Кого только нет. Говорят, иберийцы горячий народ. Какое там – флегмы полные. Когда начался аукцион, пробежался по подсобкам. Нашел подходящую, перетащил тебя.

– А если б меня увидели?

– Ну и что. Мало ли, уборщица прилегла отдохнуть. Хотя ты так же похожа на уборщицу, как… Ну, понятно. Потом смотрю, этот парень, Сезар, уже открыл кафе и возится с луком. За такую нарезку в любом приличном кулинарном училище отправили бы на аутодафе. Я подошел, на французском объясняю, что могу помочь. Он лупает глазами. Ну, я беру доску, нож и начинаю шинковать своей фирменной пулеметной очередью. У него глаза на лоб. Подумал, видимо, что я залетная французская знаменитость, где-то между Дюкассом и Робюшоном. Выдал мне фартук, вот, видишь, возьму с собой на память. Заодно произвел в подмастерья холодного цеха. Когда я начал пластовать рыбу, в глазах у него, по-моему, уже засветилась будущая звезда Мишлен. Потом пришел Джалмо, он здесь за главного. Доверили мне сделать рыбный бульон. После того, как я начал разводить шафран, а луковицу утыкал гвоздикой, чтоб не вылавливать ее из бульона, меня произвели в су-шефы. Предлагают остаться здесь, обещают хорошие деньги. Ну, как я это понимаю.

– В который раз поражаюсь – ты как с ними общаешься?

– На самом лучшем, самом понятном и самом простом языке в мире – языке гастрономии. На нем одинаково говорят все повара мира. Что там ваш футбол – вот посмотришь, будущее – за кулинарным туризмом.

– Ты хоть немного поспал?

– Да, прикорнул несколько раз. Этого хватило. Ну что, пора в путь. Adeus, rapazes. Obrigado. – Ваня крепко обнялся с поварами.

Когда вышли на улицу, Марьяна, прижавшись к Ване, спросила:

– У тебя мокрые джинсы, грязная футболка, от тебя несет кухней, луком и рыбой. Представляю твое появление в банке!

– Ничего. Андрей и Пётр тоже, наверное, пахли рыбой, а какие карьеры сложились в итоге. Так и переведешь им.

– Хорошо. Но времени у нас полно, давай ненадолго вернёмся в Альфаму.

Они вышли на площадку, с которой открывался вид на черепичные крыши домов, реку и мост. Лиссабон пил утреннее солнце так, как пчела пьет цветочный нектар.

– Вот, – тихо сказала Марьяна, – то самое дерево.

На площадке в самом центре словно парило, переливаясь оттенками лилового, розового и сиреневого цветочное облако. Ваня залюбовался:

– Почему то самое?

– Вспоминай!

– Эээ… Не припоминаю!

– У тебя на столе стоит моя фотография – я в Лиссабоне у этого дерева.

– Да, прости, вспомнил! Точно. Только подросло!

– По всему городу все уже отцвели, только это цветет чуть ли не до августа.

– Оно как цветочная шапка. Как называется?

– Жакаранда… Помнишь, я обещала, что когда-нибудь привезу тебя к нему. Вот… я выполнила обещание. Становись, в фотоаппарате, по-моему, осталось еще пара кадров…

Когда все уже было позади – утро, рынок, дерево, банк, стоянка, ажурные пролеты моста – Марьяна, по привычке во время езды поглаживая Ваню по затылку, спросила:

– Не жалеешь, что опять выпала какая-то сумасшедшая, фантастическая ночь?

– Нет! – помедлив, ответил Ваня. – У каждого хоть однажды, но должна быть своя – ночь в Лиссабоне!

Домой