«Порою природа, наградив какого-нибудь смертного дарованиями, исполненными безмерной щедрости и величия, входит в соприкосновение с благосклонностью правителей земных, держащих в своих руках хитроумный рычаг, вращающий шестерни могущественного колеса Фортуны, и такое стечение сил земных и небесных может стать источником величайших наслаждений и величайших же горестей. Это явственно видно на примере судьбы Мора, Антониса ван Дасхорста, который обладал талантом к написанию лиц, а также самых мельчайших предметов столь поразительным и возвышенным, что превзошел в этом умении многих заслуженных мужей, среди коих был Тициан, отец и сын Гольбейны, Козимо ди Мариано, именовавший себя Бронзино, великий грек Доменикос Теотокопулос и множество других искусных живописцев. Многие просвещенные монархи того времени жаждали иметь при своем дворе такового мастера в качестве придворного живописца, но сам художник выбрал в покровители короля испанского, чей двор в то время по праву считался наиболее могущественным и пышным, и к тому же поощрявшим живописное искусство весьма щедро. Антонис стал уважаем и почитаем не только придворными, желавшими быть запечатленными кистью великого мастера, но и наперсником самого короля Филиппа, которому тот поверял дела не только государственные, но и личные, и не раз называл Антониса своим близким другом. Король в то время, несмотря на искреннюю любовь к третьей своей супруге Изабелле, также питал сильную страсть к Анне из известнейшего и разветвленного рода Мендоса, которую втихомолку называли «пиратом» и которой он пожаловал титул принцессы. От этой связи короля родилась девочка, столь прелестная и совершенная, что король вознамерился оставить ее при себе, в чем столкнулся с препятствиями известного свойства, не приличествующего образу христианнейшего монарха. Тогда король обратился с просьбой к своему другу Антонису, дабы он признал в ней будто бы свою дочь, рожденную от свободной женщины, ибо тот еще не был связан узами освященного брака. Антонис же, имея нрав непреклонный и гордый, к тому же не желавший обременять себя чужим ребенком, отказал королю. С этого момента прежние приязненные отношения между королем и его наперсником стали омрачаться, и вскоре, к удивлению и любопытству многих, Антонис неожиданно покинул испанский двор, где так счастливо до этого восходила его звезда. При европейских же дворах, не знавших всех обстоятельств этой злосчастной истории, объясняли внезапное бегство Антониса преследованием Трибунала Священной Канцелярии Инквизиции из-за сомнительной чистоты крови художника, что не соответствовало истине. К тому же осведомленные и приближенные люди почти не скрываясь, указывали, что, невзирая на строгость испанских законов в отношении чистоты веры и крови, положение, богатство или высокое происхождение ограждали от гонений блюстителей ортодоксальных порядков, и сам капеллан короля и советник римской Конгрегации Доктрины Веры Себастьян де Коваррубиас был сыном иудея, недавно обратившегося в христианство, а мать его была из рода Лейва. Антонис же, познавший переменчивость Фортуны и монаршей дружбы, вернулся в Утрехт, где, хотя и написал несколько портретов, в том числе знатных вельмож и принцев, уже не сиял так ярко на живописном небосклоне. При дворе же Филиппа взошла звезда ученика его Алонсо Санчеса, прозываемого также Коэльо, возвышению которого споспешествовал не только несомненный дар, заботливо взращенный его учителем, но и покладистость характера и готовность к услужению, способствовавшая тому, что он стал не только придворным живописцем, но и новым другом короля. Санчес, как шептались завистники, не просто поместил к себе королевское чадо, а объявил ее родной дочерью, ибо имел уже семью, несколько детей и законную супругу, бывшую незадолго до того на сносях. Король же стал восприемником объявленной таким образом дочери, которой будто бы дали имя Инэз, и часто бывал в семье Санчеса и подолгу играл с девочкой, росшей в полной любви и роскоши, неслыханной даже для придворного художника. Эта Инэз выросла совершеннейшей красавицей, с которой Санчес писал несколько портретов, и хотя и имел других потомков, их портретов он не создал. Говорили, что вошедшая в возраст приемная, а по истине подлинная королевская дочь жила при дворе в полном довольстве наравне с наследными принцессами и ни в чем не знала себе отказа. Король же подыскивал ей подходящего мужа, что было в порядке вещей того времени, но тяжелая и долгая болезнь монарха отвлекла его от попечения плода его страсти, и по смерти короля наследник его, так же нареченный Филиппом, рожденный от четвертого брака с Анной Австрийской, изгнал многих советников, приближенных и прочих любезных сердцу прежнего короля людей. Инэз, оказавшаяся среди них, вынуждена была уехать сначала в Толедо, а затем в Кордову, где, как свидетельствовали шпионы герцога Лермы, сосредоточившего в своих руках необъятную власть при молодом короле, сблизилась с семьями немногих оставшихся там знатных марранов, что не было предосудительным даже для самых блистательных испанских грандов. Когда же по приказу новых королевских приспешников гонения на марранов возобновились, Инэз отправилась в лежащий в португальской провинции Эштремадура город Синтру, откуда секретный агент Трибунала Канцелярии Священной Инквизиции доносил, что видели её в последний раз восходящей на борт торгового галеона, отплывающего с мыса Кабо-де-Рока в восточные земли…»
