По мнению Чайлда, переход от добывающей экономики к производящей произошел на Переднем Востоке после окончания великого оледенения (плейстоцена). Отступление ледников из Центральной Европы и с Русской равнины привело к перемещению на север зоны обильного увлажнения, которая располагалась ранее в Сиро-Палестине, Месопотамии, Аравии, Иране. Засухи, происходившие все чаще, заставляли людей и животных скапливаться в немногих оазисах. Туда же постепенно перемещались и влаголюбивые растения. Жизнь в ограниченном мирке оазисов заставляла человека бережней относиться к природным ресурсам, заботиться об их воспроизведении. Он стал воздерживаться от охоты на стельных самок и детенышей, затем – подкармливать их во время засух. Нехватка мясной пищи побуждала жителя оазисов обратить больше внимания на собирание растительных продуктов, что в конце концов привело к одомашниванию (доместикации, как говорят ученые) растений – злаковых и бобовых. Так полагал Чайлд.
Однако эта стройная теория не подтвердилась жизнью. Тщательные палеоклиматические и палеоботанические исследования, осуществленные в 1940–1950-х годах, показали, что на Переднем Востоке в XII–VIII тысячелетиях до Р. Х. климат существенно не менялся и потому никаких особых оазисов, где бы протекала неолитическая революция, просто не существовало. Кроме того, самостоятельные очаги протонеолитических культур археологи обнаружили далеко за пределами Переднего Востока – в долине Дуная (Лепеньски Вир), в Индокитае (Хоа Бинь), в Японии (Дземон), на островах Малайского архипелага, в устье Инда, в Перу и Мезоамерике. Климатические условия в этих районах были совершенно различными, а признаки перехода от палеолита к неолиту во многом сходными. «Археологические материалы позволяют предположить, – пишет американский палеоботаник профессор Джэк Р. Хэрлэн, – что культивирование растений действительно началось приблизительно в одно время в различных точках земного шара. Они не подтверждают гипотезу, по которой было одно или несколько „открытий“, за которыми последовало распространение земледелия по всему миру».[226]
Действительно, в разных районах мира культивировались на заре неолита совершенно разные растения – те, которые были обычны и хорошо известны именно в этих местах, – но сам факт перехода к культивации имел глобальный характер.Сомневаясь в аргументах Чайлда, археологи редко отвергают саму материалистическую предпосылку неолитической революции. Для них аксиоматичным остается убеждение, что бытие определяет сознание, и вопрос только в том,
Но опять же, в этой теории есть слабое место: постоянные укрепленные поселения «открытого типа» (то есть не в пещерах, а состоящие из специально построенных стационарных жилищ под открытым небом) предшествовали эпохе одомашнивания часто на 1–3 тысячи лет во многих местах Переднего Востока, на Дунае, в Японии. «Имеется немало археологических памятников, указывающих на существование постоянных поселений без всяких признаков доместикации. Эти древние поселения как будто подтверждают мнение ряда ученых о том, что иногда постоянные поселения порождают необходимость в доместикации, а не наоборот», – отмечают современные исследователи.[228]
Попытка создать «синтетическую теорию неолитической революции», предпринятая Кентом Флэннери в 1970-е годы, также не может считаться до конца удачной. По мнению этого археолога, рост населения заставлял отдельные группы людей все дальше уходить от мест, удобных для добывающей экономики, в суровые области, где одним собирательством и охотой тяжело было поддерживать существование племени. Именно там, на границах экумены, началась, по Флэннери, «неолитическая революция». Однако первоначальная культивация «фиксируется ныне не на окраинах оптимальных зон, а в их центре (Иерихон А, Нахал-Орен II, Мюрейбит III). Распространение культивации на окраинные районы явилось следующим шагом «неолитической революции».[229]