Однажды все воспитанницы, в числе сорока двух, были собраны в одной комнате за классом рукоделия; сидели они в большой зале первого этажа, с четырьмя огромными окнами или, скорее, зеркальными дверями, выходившими в довольно обширный сад. Посреди комнаты стоял длинный стол, около которого сидели пансионерки всех классов, занятые различными работами, и с этого места отлично могли видеть все, что происходит в саду. В этот раз многие из них отчетливо видели в окна, как Эмилия Саже, стоя около цветочной клумбы поблизости от дома, окапывала небольшой лопатой цветы, до которых она была большая охотница. В конце стола, на хозяйском месте, в большом кожаном кресле сидела другая классная дама, наблюдавшая за воспитанницами. Вскоре она встала и вышла из комнаты, оставив кресло незанятым, но не надолго; вдруг на нем появилась фигура Саже. Пансионерки посмотрели в сад и увидали там Эмилию около той же клумбы, продолжавшую работать лопатой, но вместе с тем заметили, что она двигалась медленно, точно сонная или больная. Опять посмотрели они в кресло и увидели ее неподвижно в нем сидевшую, но на вид настолько реальную, что не будь она в то же время у них на глазах в саду и не появись она в кресле вдруг, не пройдя предварительно через комнату, они были бы убеждены, что это действительно она сама. Теперь же, будучи уверены, что это не она, и несколько привыкшие уже к странному явлению, две самые храбрые между пансионерками решились подойти и дотронуться до фигуры и тут же заявили, что ощущают некоторое сопротивление, как бы от прикосновения к кисее или крепу. Затем одна из двух, проходя совсем близко к креслу, задела фигуру, то есть прошла сквозь некоторую ее часть. Но видение не исчезло, а продолжало еще сидеть на том же месте и, наконец, постепенно как бы испарилось. Тогда молодые девушки заметили, что по исчезновение его к Саже вернулась ее обычная живость и энергия. Все сорок две пансионерки видели ту же фигуру и совершенно одинаковым образом.
Впоследствии некоторые из них спросили Эмилию, не ощущала ли она в то время чего-либо особенного. Она ответила, что помнит лишь одно, как, увидав, что воспитательница вышла, она подумала, что лучше было бы той не уходить; девочки, наверное, перестанут работать в ее отсутствие и еще наделают каких-нибудь шалостей.
Эти странные явления продолжались с различными изменениями во все время пребывания Эмилии Саже в Нейвельке, то есть около полутора лет, с перерывами на неделю, а иногда и на несколько недель. Происходили они чаще всего в то время, когда она была чем-нибудь особенно занята, на чем-нибудь сосредоточена. Было вообще замечено, что чем живее, материальнее являлся двойник, тем слабее и неподвижнее становилось живое лицо, а по мере постепенного исчезновения двойника к Эмилии возвращались ее нормальные силы.
По собственному опыту она не имела никакого понятия о своем двойнике, услыхала о нем в первый раз от других, а теперь догадывалась о его появлении по взглядам присутствующих; сама она никогда не видела его и сознательно не ощущала овладевающей ею слабости при его появлении.
В те восемнадцать месяцев, когда баронесса Юлия Гильденштуббе, сообщившая мне этот случай со всеми его подробностями, имела возможность лично наблюдать явление, она никогда не видала и не слыхала от других, чтобы Оно находилось на большом расстоянии от своего оригинала, например, на расстоянии нескольких миль. Иногда двойник являлся на некотором отдалении во время их прогулок, но большею частью только внутри дома. Вся прислуга без исключения видела его, стало быть, явление было доступно всем, при нем присутствующим.
Понятно, что такое странное явление, продолжавшееся целые восемнадцать месяцев, не могло не вредить заведению. Узнав об этом странном факте и убедившись, что это не басня и не фантазии, и что от этого терпит здоровье воспитанниц со слабыми нервами, большинство родителей сочло необходимым взять из пансиона своих дочерей; после вакаций многие из них не вернулись. И когда, наконец, из сорока двух воспитанниц осталось всего двенадцать, как ни тяжело было пансионскому начальству расстаться с личностью вполне невинною, а только несчастною, всегда заслуживающую полного уважения и доверия, оно увидало себя, однако, в необходимости отказать Эмилии Саже от места.
Бедная девушка была в отчаянии. “В девятнадцатый раз! – воскликнула она в присутствии Юлии фон Гильденштуббе, вскоре после полученного ею отказа, – это слишком тяжело!” И когда у нее спросили, что означают эти слова, она неохотно объяснила, что раннее пансиона Нейвельке она перебывала в восемнадцати школах, начав свое воспитательное поприще с шестнадцати лет, и отовсюду ее прогоняла ее несчастная способность, хотя во всем прочем ею всегда бывали довольны и давали ей наилучшие аттестаты. И все-таки ей приходилось вскоре искать себе новое место, и как можно дальше от прежнего».