Доказательства вины. Белая ночь

Я оказался в зале. Мне приходилось бывать в помещениях меньшего размера. Сияющий полированный паркет покрывал весь пол здания. Поперек нефа тянулись ряды деревянных скамей, а с другой стороны от меня возвышался резной алтарь потрясающей красоты. Вместе с балконом и хорами зал вмещает больше тысячи человек, и по воскресеньям здесь проводятся восемь служб на четырех разных языках.

Помимо размеров и красоты в зале имеется еще кое-что, отличающее храм от обычного здания. Я ощущаю здесь энергию, глубокую, согревающую и ободряющую. Здесь спокойно. С минуту я постоял в пустом зале, закрыв глаза. Мне требовался покой — столько, сколько возможно. Потом я медленно пересек помещение, невольно восхищаясь его красотой, и поднялся на балкон, в темный угол.

Я сел и прислонил голову к стене.

В голове моей зазвучал голос Ласкиэли — очень тихий и какой-то странный. Грустный.

Здесь красиво.

Я не стал утруждать себя ответом. Я даже не посоветовал ей убраться. Я подвинул голову так, чтобы она оказалась в самом углу, и закрыл глаза.

Проснулся я от шагов Фортхилла. Я не стал открывать глаза, в надежде, что, увидев меня спящим, он уйдет.

Вместо этого он уселся в паре футов от меня и принялся терпеливо ждать.

Уловка не сработала. Я открыл глаза и посмотрел на него.

— Что случилось? — тихо спросил он.

Я сжал губы и отвернулся.

— Ничего страшного, — так же тихо произнес Фортхилл. — Если вы решите рассказать мне, об этом не узнает больше никто.

— Может, мне не хочется говорить, — буркнул я.

— Разумеется, — кивнул он. — Но если вдруг захотите, мое предложение остается в силе. Порой единственный способ вынести тяжелое бремя — это поделиться им с кем-то. Выбор за вами.

Выбор.

Иногда мне кажется, что это было бы просто замечательно — не иметь выбора. Если бы у меня не было выбора, я не совершал бы ошибок.

— Есть вещи, которыми я не стал бы делиться со священником, — сказал я не столько ему, сколько размышляя вслух.

Он кивнул. Потом снял воротничок и отложил в сторону. Он устроился на скамье поудобнее, полез в карман и извлек оттуда плоскую серебряную фляжку. Отвинтив крышку, сделал глоток и протянул фляжку мне:

— Тогда поделитесь с вашим барменом.

Я невольно усмехнулся в ответ. Потом покачал головой, взял фляжку и отхлебнул. Превосходный мягкий скотч. Я сделал еще глоток и рассказал Фортхиллу о том, что произошло на конвенте и как это выплеснулось на дом Карпентеров. Он слушал. Мы передавали фляжку из рук в руки, пока она не опустела.

— Это я послал тех тварей к ней в дом, — закончил я. — Я никак не думал, что выйдет вот так.

— Конечно нет, — согласился он.

— Только мне от этого совсем не легче.

— И не могло бы, — кивнул он. — Только вы должны понимать, что вы человек, обладающий властью.

— Как это?

— Власть, — произнес он, сделав рукой всеобъемлющий жест. — Вся власть одинакова. Магия. Физическая сила. Экономическая сила. Политическая. Любая власть служит единой цели — дает обладателю большую широту выбора. Порождает альтернативные образы действия.

— Ну да, — пробормотал я. — И что?

— А то, — сказал он. — У вас больше выбора. Из чего следует, что и возможности сделать ошибку у вас больше. Вы же человек. Время от времени и вам доводится давать осечку.

— Я бы не возражал против этого, — буркнул я. — Если бы платил за все только я один.

— Но это не в вашей власти, — возразил он. — Вы не в силах предугадать все варианты исхода. Вы не могли знать, что эти создания направятся в дом Карпентеров.

Я стиснул зубы:

— Ну и что? Дэниел ранен. Молли, возможно, мертва.

— Вы не можете повлиять на их состояние, — сказал Фортхилл. — Всякая власть имеет пределы.

— Тогда к чему этот разговор? — вдруг вскипел я. Голос мой пошел гулять эхом по огромному залу. — Что хорошего — обладать властью, достаточной, чтобы убить семью друга, но недостаточной, чтобы их защитить? Какого черта вы вообще от меня хотите? Мне пришлось сделать этот идиотский выбор. И как мне теперь быть?

— Порой, — ответил он совершенно серьезно, — необходимо лишь верить.

Я рассмеялся — громко и горько. Искаженное эхо моего смеха постепенно угасло где-то под сводами.

— Верить, — хмыкнул я. — Во что верить?

— Все открывается в свое время, — сказал Фортхилл. — Даже то, что представляется вблизи уродливым, при взгляде со стороны может обернуться прекрасным.

— Так покажите, — огрызнулся я. — Покажите мне хоть что-нибудь прекрасное в этом месилове. Хоть одну гребаную серебряную нить.

Секунду-другую он молчал, задумчиво поджав губы.

— Основатель нашего Ордена говорил, — произнес он наконец, — что в самых обыденных ситуациях спрятано что-то святое, что-то Божественное — и каждому предстоит самому открыть это.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался я.

— То, что добро не всегда выступает явно. Его не так просто увидеть. И необязательно найти его в тех местах, где мы ожидаем. Вам нужно понять, что добро, порожденное событиями этой ночи, может не иметь ничего общего с победой над сверхъестественным злом или спасением чьих-то жизней. Это может оказаться чем-то очень небольшим. Очень обыденным.

Я нахмурился:

— Например?