Доказательство человека. Роман в новеллах

Федоров продолжал говорить простые вещи, про которые, кажется, на Земле забыли. Великое изобретение, прорыв в науке – тот же взрыв. И крайне важно в какой-то момент обуздать, ограничить его разрушительную силу. Что-то взять для повседневной жизни. А что-то запретить. И это самое трудное. Интернет в первые десятилетия своего существования стал территорией свободы. А потом его начали жестко ограничивать. Оцифровка сознания – грандиозный прорыв, если говорить о переносе личности в механические или специально выращенные тела, о путешествиях или о вечной жизни в облаке… Но ведь идиллия была разрушена сразу. Началась война. Борьба оцифрованных людей за «емкости» для их нужд и перемещений. Новейшее изобретение спровоцировало не прогресс в сфере разработки все более совершенных мехтел и не передовые исследования в области выращивания органических биоболванок, а войну. Жестокую, разрушительную, безобразную. Людей против людей, технологий против технологий.

Профессор вдруг замолчал, и в тишине стало слышно тонкое неприятное поскрипывание. Он посмотрел на Николаева:

– Коль, я вот думаю, может, уже пора?

Федоров задрал штанину и обнажил голени, распухшие, синевато-свекольного цвета.

– Ох, нет! – воскликнул Николаев, спрыгнул с беговой дорожки и присел на корточки, рассматривая отеки. – Может быть, Семен Васильевич, и пора! Вы решите… Я ж не против.

– Или подождать? Зря я, наверное, полез сегодня на тренажер… Надо было потерпеть до завтра… – сказал профессор, покачав забинтованной головой.

Николаев взял его под мышки, снял с тренажера, поставил на ноги. Федоров тяжело вздохнул.

Ближе к обеду, когда профессор упорно продолжал тянуть в спортзале нитку грузоблочного тренажера для спины, инженер выкатил из узкого, отделанного мореным дубом коридора инвалидную коляску. Из хромированной стали и толстой черненой кожи, сделанная под антиквариат по спецзаказу, она висела в семи сантиметрах над полом, а большие колеса свободно крутились. Николаев улыбнулся: «Ваш транспорт подан!» – и Федоров кряхтя, на негнущихся ногах полез в коляску.

Для того чтобы ухаживать за Федоровым, Николаев прошел недюжинный конкурс, вытерпел не один десяток испытаний и проверок, но главное, что шефа он помимо всех требований любил и уважал. Как по-человечески, зная, что тот хороший мужик, так и с точки зрения науки – мозг профессора был национальным достоянием.

За двести лет, прошедших с момента первого переноса человеческого сознания на электронный носитель, Семен Васильевич Федоров стал «популярнее самого Христа» и вместе с тем стал самым несвободным научным деятелем, какого только можно представить. Ему вручили Нобелевку, все мыслимые научные премии, его возили по миру с бесконечными визитами по нескончаемым конференциям, годами его показывали по всем мировым телеканалам, очередь на интервью была расписана на несколько лет вперед… А затем на родине по поручению Первого комиссара Совета России чиновники состряпали и быстро провели через депутатов специальный законопроект, посвященный лично Федорову, после чего его свободная жизнь закончилась. Кроме того, у него фактически отняли созданный за сорок лет из небольшой лаборатории Научно-исследовательский институт извлечения и переноса личности, полностью засекретив все технологии и разработки, поставив под жесточайший контроль деятельность всей инфраструктуры института начиная от хранилищ данных и заканчивая филиалами НИИ в других городах, а также испытательными полигонами.

Личная свобода Федорова тоже была ограничена. Просто чудо, как его не сгноили в золотой клетке. Все-таки, видимо, частые разговоры с главой Высшего Совета Первым комиссаром Иваном Буслаевым их сблизили, сделали почти друзьями… Впрочем, сам Федоров, казалось, не сильно тяготился ограничениями, которые на него накладывал статус мирового символа науки. Светлый, легкий, иногда задумчивый, но чаще разговорчивый, бессменный бессмертный доктор наук и профессор, отказавшийся от звания академика.

Кухонька была тесной, но Федоров и Николаев оба были невысокими, худыми. На стенах темно-зеленые обои с размашистыми, стилизованными под магнолии вензелями, на уровне пояса настенные панели из натурального дуба. Под потолком бронзовые с желтыми абажурами светильники, рассеивающие уютный салонный свет.

Николаев снял с синего венчика газа кастрюлю, достал толкушку и начал готовить пюре. Профессор не умолкал. Хотя пар, поваливший от свежесваренной картошки, втянул носом с удовольствием, вставив в монолог восторженное: