Доказательство человека. Роман в новеллах

– М-м-м-м… Боже! Как пахнет! Так вот… Хорошо, что достаточно быстро и американцы открыли то же самое, что и мы, что и я… Это меня спасло, понимаешь? Только это. А ты не думал про такой вариант, что военные могли забрать технологию, а владельцев корпораций и ученых попросту устранить? Посадить, убить, не знаю… Не думал о таком? Во-о-от, а зря. Ведь это же бессмертие! Это все возможные возможности. Это безбрежный океан вариантов манипуляций с человеком. Это все! Все! Что только можно пожелать… Изобретатель вдруг стал богом. Вот представь, что технология у тебя. Ты можешь все. Как сохранить разум? Да любой может умом тронуться, слушай, любой… Но глава Высшего Совета Буслаев выдержал. Военные нас не тронули. И я ему благодарен… Хотя был удивлен. Немного зная его… Очень непростой человек. Очень сильный. Волевой, жестокий… Впрочем, если честно, я так до конца и не понял, какой он… Но руководить огромной страной, держать в железной руке Советы всей России столько веков… Нужно иметь не просто крепкую руку, а такой разум, который ничто не может поколебать. Понимаешь? Думаю, он меня уважал. И мне это приятно… Но сложный, очень сложный человек…

Николаев влил в кастрюлю горячее молоко. Отрезал и уронил туда треть пачки масла. Резкий овощной запах сменился жирным молочным. К нему примешивался говяжий дух – на плите под крышкой дозревали котлеты. Еще огурцы и помидоры для салата, вспомнил Николаев. За ними нужно идти в СЖО.

– Зажигалку показывал я тебе? Так вот я тебе скажу, Коля… Для меня это не просто красивая железяка, пропахшая порохом, из которой, может быть, по людям стреляли…

Бесконечный словесный поток Федорова совершенно необязательно было воспринимать, да он и не требовал, но одна из странностей его помощника заключалась в том, что он профессора слушал. Делал свои дела, не поддакивал, но впитывал каждое слово. Один работал, другой болтал, и жили они в полной гармонии.

Профессор вдруг замолчал, оборвав себя на полуслове. Подождал, когда Николаев обернется посмотреть, в чем дело, после чего поднял руку и сделал рубящее движение распрямленной ладонью в сторону навесного шкафчика. Выглядело это, как будто Федоров – памятник, путь указующий. Николаев кивнул, вынул из шкафа и поставил на стол перед профессором большую двухлитровую бутылку односолодового виски. Затем достал широкий бокал, ровно такой же, на который шеф упал накануне. Федоров начал отвинчивать крышку.

– Так… На чем я остановился… А! Зажигалка! Для меня это символ… Вот чиркаешь, и появляется огонек, так? – Он показал огонек щепоткой над бокалом, как будто в нем была текила и он хотел посыпать края солью. – Это я так студентам объяснял… Огонь как у людей появился изначально? Из молнии добывали его наши далекие-далекие предки… Так вот… А теперь мы зажигалку чирк – и вот тебе огонь! Огонь тот же самый, так? Но только не из молнии, а из зажигалки, то есть из чего-то искусственного, сделанного руками человека. Так? Камень и палочка, с помощью которых древние начали добывать огонь, или вот керосин и фитиль… Вот, коллега! Так и сознание человеческое, по аналогии, тот же огонь. Сознание появляется у человека при рождении, а затем мы можем его, ну, если и не создать сами, высечь; такую зажигалку мы еще не изобрели, но можем взять и перенести, прикурить, так сказать… Понимаешь? Высечь пока нет, а сохранить – пожалуйста. Огонь живет у тебя в плите, в свече или камине… Вот так и сознание, та же химия.

Профессор замолчал и уставился на бутылку. Николаев знал это состояние. Когда маэстро очень хотелось выпить, но он сдерживался, будто испытывая, мучая себя. Рука на горлышке бутылки остановилась. Задвигалась вновь. Федоров довернул еще пол-оборота и все-таки снял крышку.

– И говоря проще, коллега, – продолжил он оживленно, – человек – ведь это информация, пучок данных, динамических, развивающихся, но все же… Не только мы, конечно. Животные тоже. Можно же, и многие коллеги оцифровывали кошек, собак, птиц… Но зверюшка не осознает себя в привычной нам степени, не говорит, не может поделиться эмоциями… И посчитанная собака глазеет на тебя из цифровой пустоты, из крохотного огонька зажигалки, и ни черта не понимает, только жрать хочет и пытается лаять… – и профессор засмеялся.

Наконец он наклонил бутылку и плеснул себе первую порцию. Поднял бокал, сощурился, посмотрел на него на просвет и аккуратно поднес к губам. Николаев смотрел с улыбкой, первый стакан за день профессор всегда так разглядывал, окуная в свежую выпивку строгий требовательный взор.

– Ну! Ладно, – воскликнул Федоров. – Пора, мой друг, пора!

– Один момент… – Николаев метнулся к холодильнику, чтобы достать традиционную в таких случаях закуску – черную белужью икру, вяленого муксуна, копченую оленину, французский мелкозернистый сервелат, хамон, багет и булочки.

Но Федоров уже начал бережно вливать в чашу тела обжигающее топливо приятного чайного цвета.