Доктор. 2.

– Как Вам? – обращаюсь к учительнице. – Не обсуждаем мотивов, мы о них не знаем. Только факты. Затем Пушкин просит отпуск, царь предлагает полгода и десять тысяч рублей.

– Пушкин просит тридцатку! – врезается вторая парта. – Царь даёт отпуска только четыре месяца!.. И тридцать тысяч рублей да, тоже даёт... – удивляется вслух вторая парта, видимо, читающая с экрана.

Класс снова содрогается от смеха, в этот раз к смеху присоединяется даже учительница.

Ну неужели начали думать своими головами, а не штампами...

– Это к вопросу притеснения Пушкина царизмом, помните, вы нас этому учили?

Учительница обреченно кивает головой.

– Далее давайте сразу в конец. Опускаем причины дуэли, это отдельная тема. Что там о позиции царя после дуэли? – привычно смотрю на вторую парту, за которой Жанна и Руслан с увлечением тянут друг у друга планшет, видимо, с открытой биографией.

– «Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе моё прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки», эту записку от царя передал Жуковский, – говорит Жанна.

– . Первое. Заплатить долги. Второе. Заложенное имение отца очистить от долга. Третье. Вдове пенсион и дочери по замужество. Четвертое. Сыновей в пажи и по полторы тысячи рублей на воспитание каждого по вступление на службу. Пятое. Сочинения издать на казённый счёт в пользу вдовы и детей. И шестое. Единовременно десять тысяч рублей. Это распоряжение царя по факту смерти Пушкина. – Декламирует, глядя в планшет и поднявшись со своего места Руслан.

– Как это стыкуется с точкой зрения учебника, что де царь ненавидел Пушкина и видел в нём чуть не угрозу трону? – спрашиваю, обращаясь к учительнице.

– А ведь правда, была такая тема! – доносится с разных концов класса.

– Это классический пример, когда нам вместо фактов, вернее, под видом фактов, преподносят оценки. – смотрю прямо на учительницу. – Ну и в завершение. Нас учили, что царь был рад. А что он реально озвучил в адрес Дантеса?

– Военный суд первой инстанции (полковой) приговорил, в предварительном порядке, Дантеса к смертной казни, – сообщает Руслан, сверяясь с планшетом.

– Дальше уже детали, – перебиваю его я. – Не казнили, но лишили всех чинов и пинком под... в общем, выгнали из страны.

– Ты закончил? – морщится учительница. – Мы вышли за рамки десяти минут.

– Да я практически закончил. Не буду говорить, что ещё один бизнес проект поэта – журнал "СОВРЕМЕННИК" – обанкротился очень быстро. Просто хотел добавить. Второй Александр Сергеевич, который Грибоедов, погиб, по всей видимости, с оружием в руках. Защищаясь вместе с миссией российского посольства в Тегеране.

Класс замолкает. Воцаряется звенящая тишина.

– Роза Ароновна, я это всё читал и учил сам. Вы нам, к сожалению, освещали события чуть иначе. Вместо того, чтоб учить нас думать, нас учили думать так, как надо. А кому надо – оставим за кадром.

Мои слова перебивает школьный звонок.

_________

Примечание.

Лично я не имею ничего против Пушкина. Но я всегда был против того, чтоб мы вместо фактов учили детей личным оценкам, ещё и политически окрашенным.

Лично я за то, чтоб мы беспристрастно излагали факты. Не смещая акцентов туда, куда нам выгодно.

А выводы каждое поколение пусть делает самостоятельно.

Глава 27

После литературы — большой перерыв до следующего урока. Иду на школьный двор на турники. Во дворе натыкаюсь на Сяву и Белого. Серого почему-то с ними нет. Они косятся на меня, но продолжают обсуждать что-то своё. Ну да и шут с ними.

Выполняю пару комплексов на турнике, потом на брусьях.

Затем на школьный двор высыпают малыши, судя по всему, первый класс. У них уроки заканчиваются рано, но многие из них остаются в школе до прихода родителей. Учителя с ними гуляют, делают уроки, кажется, их ещё и кормят в столовой.

Боковым зрением замечаю, что Белый закуривает, оживлённо что-то доказывая Сяве и жестикулируя, подобно вентилятору.

Странно. Разве это разрешено? Обычно все специально идут для этого за трансформаторную будку.

Учительница первого класса подходит к ним и пытается сделать замечание, но разговор заканчивается ничем.

Что-то явно не то с этим лицеем. Ладно, я не ленивый. Подойду.

— Красавцы, спрятали сигареты или свалили нахер отсюда. Сейчас.

– А ты не много на себя берёшь? – косится на меня Белый. Сява напрягается.

– Белый, я бы, может, и поговорил с тобой. И о философии, и о месте в жизни каждого из нас, — пытаюсь не начинать рукопашную при всех первым. – Но есть проблема. Ты не считаешь людьми никого, кроме себя. Как и наша директриса, кстати... А я не считаю человеком тебя.

— Ха, а кто он тогда? – подключается к разговору Сява.