Доктор Дулитл на Луне

— Право, не знаю… — пробормотал он, — это было так давно… Я уже говорил, что много раз был на грани гибели. Первые несколько месяцев я занимался только поисками пищи, чтобы не умереть голодной смертью. Потом, когда это перестало меня беспокоить, я начал наблюдать, что творится вокруг. И понял, что птицам и насекомым приходится так же не сладко, как и мне. Я обследовал всю Луну из конца в конец. Себе подобных я не встретил нигде; я был единственным человеком на планете. Но общество мне было просто необходимо. «Ладно, — сказал я себе, — буду изучать насекомых и птиц». Птицы освоились в новой обстановке намного быстрее, чем я. Вскоре я обнаружил, что мои пернатые товарищи по несчастью рады разделить со мной любую работу, которая может служить нашему общему благу. Нечего и говорить о том, что я никого не убивал. Во-первых, я этого вовсе не хотел, а во-вторых, понимал, что если начну плодить врагов на столь маленькой планете, мне долго не продержаться. С самого начала я делал все, чтобы жить самому и давать жить другим. Не могу и передать вам, какое ужасное, безнадежное одиночество я испытывал, не имея возможности поговорить с другим человеческим существом. И я решил: попробую-ка я изучить язык птиц. Не может быть, чтобы они не умели разговаривать. Это сразу понимаешь, стоит только прислушаться к их щебету. Я потратил на это годы, нередко отчаиваясь из-за того, как медленно подвигалось дело. Наконец — только не спрашивайте меня, когда, — я все-таки научился беседовать с ними о простых вещах, высвистывая короткие фразы. Потом настала очередь насекомых — тут мне уже помогали птицы. Потом я принялся за языки растений. На этот раз я получил первые сведения от пчел: они знали все эти языки и все наречия. А потом… что же потом…

— Продолжайте, — отозвался Доктор. Его голос звучал спокойно, но я видел, что он слушает лунного человека с глубоким, напряженным интересом.

— Ох, да поймите же, — не скрывая досады, вздохнул лунный человек, — прошло столько лет, что у меня в памяти почти все уже стерлось. Сейчас мне кажется, я всю свою жизнь только и делал, что разговаривал с цаплями и геранью. Но когда это началось — в какой именно момент я научился говорить с птицами, насекомыми и растениями совершенно свободно, мне ни за что не вспомнить. Знаю одно: чтобы добиться взаимопонимания с растениями, мне понадобилось больше, много больше времени, чем это было и с птицами, и с насекомыми. Боюсь, мы всегда относились к счету времени слишком небрежно — во всяком случае, на ранней стадии лунной истории. Но, как вы помните, в те времена нам приходилось решать множество куда более серьезных задач. С недавних же пор — последние тысячу лет или около того — мы старались вести историю нашей планеты и теперь можем показать вам превосходную запись, которая отражает большинство важнейших событий, случившихся за это время. К сожалению, почти все события, о которых хотите знать вы, произошли раньше.

— Ничего страшного, — сказал Доктор. — Мы прекрасно разберемся во всем этом при более удобном случае. Я очень хочу видеть запись, о которой вы говорите, и, если вы будете так любезны, попрошу вас показать мне ее чуть позже.

Затем, тщательно избегая упоминания дат, периодов и всего, что имело отношение ко времени, он подверг лунного человека длительному опросу, касавшемуся целого ряда тем. Большинство из них было связано с эволюцией насекомых и растений, и Доктор самым строгим образом следил за мной, удостоверяясь, что все вопросы и ответы неукоснительно конспектируются в блокноте. Боже всемогущий! Мой бедный мозг не мог справиться с потоком этих вопросов: казалось, им никогда не будет конца! Как лунный человек впервые догадался, что растения хотят с ним разговаривать и сотрудничать? По каким признакам он установил, что цветы понимают пчел, которые собирают на них пыльцу, и наоборот? Какие фрукты и овощи он счел годными для употребления в пищу и как он определял их питательные свойства, не рискуя отравиться? И так далее и тому подобное. Беседа продолжалась много часов. Я записал большую ее часть, и, полагаю, с весьма незначительным количеством ошибок. Но, помнится, последние часы я уже наполовину спал.

Единственное, что осложняло разговор, — все та же закавыка со временем, наводившая дикий страх на нашего собеседника. После многих веков, проведенных бедным великаном вне человеческого общества, его разум попросту перестал использовать понятие времени. Даже в той записи последнего тысячелетия, которая, по его гордым уверениям, была снабжена надлежащими датировками, отнюдь не считались ошибками (мы убедились в этом, когда он нам ее показал) отклонения в целый век, как в одну, так и в другую сторону!