Доктор гад

– Поглядела, – слабым голосом ответила Равила. – Ничего там не видно. Когда кровь сворачивалась на открытых пробах, было видно. А тут она не сворачивалась, как на закрытых пробах между стёклами, то есть она живая – может, дело в этом?

– Душу видно в посмертии или около того? – предположил Ребус, на которого маниакальные беседы действовали получше всякого дурмана. – Но что толку глядеть на умирающего, ведь его всяко потом бессмысленно лечить.

– Знаешь что, Лорца, – подал голос Дирлис, заканчивая со швом, – таких дерьмовых друзей, как ты, я ещё не видел. Этот хмырь снюхивает своей дряни больше, чем вдыхает воздуха, а ты ничего не делаешь!

На Джера он кидаться не стал – Джеров троюродный дядюшка держал лавку спиртного, и Шорлу там делали скидку на фруктовую гоночную, терять такие связи молодой человек не хотел. А вот отношения с Равилой он теперь считал безвозвратно сожжёнными.

Дирлис тогда был относительно мирный. Он нажаловался шкиперу студенческой парусной команды, что Рофомм ненормальный нюхач, и того выгнали, хоть и с досадой, потому что он отлично чувствовал ветер и имел крепкие руки, чтобы тягать верёвки. Но всерьёз Головной начал вредить в первый год интернатуры.

Рофомм, которому надоел расстроенный кампусный рояль, написал родителям в Акк, чтобы выделили ему денег на пианино, а Джер нашёл настройщицу. Студенты обмывали пианино, пока дама возилась со струнами и молоточками, а Дирлис, пьяно облокотившись на инструмент, выспрашивал у дамы, почему такая, как она, бегает и настраивает каким-то идиотам пианино.

Дама, глухо закутанная в платье и шали, отвечала, что она приехала в столицу из Акка, она пианистка по профессии, но тут смогла найти лишь такую работу. Шорл Дирлис, когда протрезвел, понял, что влюбился. Через Джера он разыскал даму и принялся задаривать её подсолнухами, которые она так любит. Дама была лет на десять старше его, но Дирлиса это не беспокоило. Она сдержанно отвечала на его ухаживания, хотя Рофомм чувствовал, как Дирлис ей нравится – а ещё он чувствовал глубокую, кровавую трещину. Не он один, как выяснилось. Все, кто учился на душевников, считали, что с пассией будущего хирурга что-то не то. Не носят дамы из Акка таких закрытых платьев.

Однажды Рофомма вызвали в отделение неотложки на случай попытки самокончания: интерну неотложки велели передать лечебное дело и пациентку интерну от душевного отделения с последующим доведением до шефа. Там уже кружил Дирлис, который был здесь не по работе, а потому, что свою даму с рассечёнными запястьями нашёл он. – Что, Шорл, достал ты её? – вместо соболезнования осведомился Рофомм, Дирлис же был в таком ужасе, что не отреагировал. – Вы, погляжу, даже её не осматривали? – обратился он к интерну скорой помощи.

– Первично, – ответил он. – Нужно было наложить…

– Нужно было осмотреть! – рявкнул будущий душевник. Под эритрой он часто становился злее, чем надо. – Почему я этим должен заниматься? Дайте ножницы! А, к демонам, я сам, – махнул рукой Ребус и принялся расстёгивать пуговицы на её домашнем платье, в котором её забрали в больницу.

Под платьем у неё обнаружилась окровавленная нижняя рубаха, но тут Рофомму наконец-то подали ножницы, и он, не глядя, выхватил их и принялся распарывать ткань. Дирлис наконец очнулся:

– Почему нельзя это сделать в душевном покое? Мы же в коридоре!

– А почему бы тебе не заткнуться?! – взвился он, распахивая на бессознательной женщине рубаху. – Гляди, все сюда глядите!

Тело женщины было исполосовано кровавыми узорами, словно чья-то неумелая и жестокая рука пыталась использовать её кожу как холст для своих уродливых произведений. Кое-где шрамы были старыми и складывались в дурно вырезанные изображения людей и символов. Внизу живота шёл шрам от грубой полостной операции. Рофомм разогнулся и хлопнул в ладоши.

– Отстегните руки и переверните спиной кверху.

– Швы…

– Да вас тут трое стоит, шершни вы ленивые! – зашипел он. – Переворачивайте давайте! И платье стащить не забудьте.

Коллеги покорно перевернули женщину на живот и стали разрезать её платье на спине, которая оказалась вся в старых шрамах. На задней части шеи ухмылялся круг с лучами, изображающий солнце. К лопаткам расходились изображения кого-то вроде птиц или скорее людей с крыльями. Пояс был перечерчен горизонтальным и толстым шрамом, очевидно, символизирующим земную твердь, а на ней стояли несколько человечков с примитивными знаками различия полов. Вдоль позвоночника шёл самый страшный шрам, начинавшийся у солнечной рожи и оканчивающийся на копчике. Два вертикальных шрама тянулись по обе стороны позвоночника, а их соединяли мелкие горизонтальные – и вся эта дрянь, похоже, означала лестницу. Чтобы увидеть конец рисунка, с женщины приспустили панталоны. На ягодицах несчастной тоже имелось по физиономии, но, в отличие от солнца, эти, видимо, ничего хорошего не изображали. Одна рожа была женской, другая мужской, рты у них были открыты, и туда вниз головой летели человеческие фигурки.

– Гной всемирный! – почти выкрикнул парень из неотложки.