Доктор гад

Он рассказывал ему страшные небылицы, но изобретатель душескопа уже научился принимать недействительность со всеми её причудами. В другой жизни без контроля и тепла он стал жутким маньяком, который крушил и сжигал всё вокруг под предлогом чистки, пока сам не разбился о Дитра Парцеса. А во второй жизни – в слепом отцовском обожании и ощущении собственной неполноценности из-за незаконнорождённости он вырос в политикана-разрушителя. И лишь потом Парцес догадался помочь ему ещё до рождения и спас Лирну Сиросу от голодной смерти. Это была сущая ерунда, это был самый страшный его сон. Порой доктор и впрямь задумывался, кем бы стал, повернись его судьба так и эдак, чего бы добился, если б вырос, скажем, сиротой. А теперь он знал – лучше б не знал.

– Она в тебе, – мягко говорил Парцес, приближаясь к нему. – Тень тебя другого. Стороннее одушевление, которого у тебя никогда не было. Тень принесла с собой огонь и мощь, но она же сводит тебя с ума, заставляет ненавидеть и уничтожать. Тени не нравится, что ты любишь эту женщину. Ей не нравится, что я твой друг. Ты хочешь справиться со злом, повелитель звёзд? Хочешь, мы вместе его уничтожим?

Рофомм вздрогнул и в страшной слабости пополз вниз, хотя Эдта сзади пыталась его удержать. Дитр схватил его за плечи и прижал к себе, гладя по затылку. Сущность Рофомма Ребуса открылась тусклым отблеском потемневшего от плохого обращения серебра, принимая всемирное рукопожатие человека, который уже убивал его дважды, а в третий раз предложил стать его другом. Близкого друга-мужчины у Дитра никогда не было, любимого брата тоже, и приятно было, что тебе доверяет свою душу кто-то такой же сильный.

Шеф-душевнику же приятно не было. Он вдруг странно всхлипнул, но отнюдь не от своих всемирно-сущностных колебаний, а от явной и телесной боли. Он отшатнулся от Дитра, и тот увидел, что из уголков его тёмных глаз течёт кровь. Тонкая красная струйка бежала и из носа, а ладони синюшно побелели. Там, где они хватались за ткань, остались кровавые пятна – мелкие капли сочились и из пор на ладонях. Эдта, которая ещё не видела его лица и рук, лишь крепче прижала к себе мужа.

– Любимый, любимый, – повторяла она, и Дитр явственно почувствовал, как где-то в запределье из болота и сухостоя произрастают крепкие зелёные стебли, пахнущие изысканным холодом и тонкой горечью, а на вершинах растений набухают огромные голубые бутоны.

Едва Ребус обернулся к ней, Дитр почувствовал, как всколыхнулась прозрачная опухоль в его сущности. Ребус протянул ладонь и прикоснулся побелевшими пальцами к лицу Эдты, которая, хоть уже и увидела, что из глаз и из носа у него течёт кровь, все равно поднялась на носки, чтобы поцеловать его. Не успела Эдта коснуться его губ, как и изо рта у него хлынула темно-бордовая жидкость. Кровь полилась на её домашнее платье, и женщина с воплем отскочила. Кровь вытекала сгустками. Он грохнулся на колени, заливая пижамную рубашку тёмной жидкостью, что уходила из него вместе с жизнью.

Дитр выругался и подхватил его под руки, пытаясь поставить на ноги, отчего душевник вскрикнул, схватившись за уши, откуда тоже потекла кровь.

– Жуть всемирная! – выдохнул он, таща друга к лестнице с крыши. – Равила! Равила!

Его уложили в лаборатории на анатомический стол, а Равила носилась по комнатке в поисках работающих приборов и дурмана.

Дитр сидел рядом с умирающим, скрипя зубами от жалости и участия. Нельзя было давать им проходу – от этого тень лишь пуще взъярится. Разрушенная площадь, сожжённая Префектура, беременная Виалла со свёрнутой шеей, изуродованное лицо Ралда Найцеса, имущество семьи Реэ, что уходит с молотка. Начальник, Коггел, Локдор и многие другие. Плотина, пожар в квартале семь города Енц, кошачья резня, массовое самокончание в посольстве Керн-ол-Вана, бойня в поселении Серебряной Черты, прыгающие с высоты скалолазы, памятный День Правды, облитый кислотой наследник Принципата, доминионские жители, развешенные вдоль границы на собственных кишках, Урномм Ребус на заборной пике, горящий оркестр, самодельный суд в общежитии Кампусного Циркуляра и самоубийство Марелы Анивы. Сгорающая живьём телесная красота, которой душевный урод не понимал и не признавал, сгоревшая непонятно как и когда душа.

Дитр всем своим естеством отрёкся от человека на столе, он окунался в ненависть и омерзение, и руке его стало противно придерживать плечо шеф-душевника. Тот еле дышал, но был жив, и жив он был лишь благодаря взаимной ненависти Дитра Парцеса.

Введя дурман, Равила принялась фиксировать конечности, и с больного сполз халат, обнажив избитую грудь. – Что это такое? – дёрнулась она.

– Подкаблучник, – буркнула Эдта. – Пока тебя не было, его бандиты влезли в твой кабинет и выкрали дела определённых пациентов… – сообщила она, и Равила тут же издала испуганный скрип. – Но он сжёг всех головорезов, – успокоила её Эдта. – Кроме вдовы Подкаблучника, дал ей визитку приюта. Мерзкая баба.