А туман густел, питая комок, и тот, вздрогнув особенно сильно, выбросил из себя несколько извивающихся нитей. Они оставляли в телесном следы гнилой серой слизи, у них не было ничего, что напоминало бы живых тварей, но они двигались с вполне определённой целью. Игнорируя горящего человека на столе, жизнь которого уже остановилась, неживые твари потекли по воздуху к Эдте, которая вскочила с дивана, заслоняя руками беременный живот.
Снова всё возвращалось, как тогда, когда они с Ребусом и Дирлисом искали текст врачебного контракта, только сейчас мёртвые голоса звучали стократ злее, и было их в разы больше, она с трудом могла разобрать.
– Починю! – выкрикнула Равила. – Я всё починю!
Эдта бросилась к двери, и демон устремился ей в спину, проткнув хребет. Взмахнув юбками, тело упало на пол, а хищные путы резвились над ним в чудовищном пиршестве.
Равила вскочила на ноги, уклоняясь от демона. Хронометр у неё в руке тикал уж слишком громко.
Где-то в другом углу комнаты с пола поднималось то, что несколько секунд назад было Дитром. Тварь снова метнулась в её сторону, и Равила отпрыгнула, ударившись бедром о стол. Если она не сосредоточится, она пропала.
– Да! Да, верну! Я всё исправлю! Я отдаю себя! – закричала она, нажав на кнопку хронометра.
Первое минутное колебание пошло золотой волной. Глазные яблоки у Дитра стали серыми, и в них что-то копошилось – тварь выпускала зрительные щупальца.
Второе колебание нежно прикоснулось к её щеке, а тварь в шаге от него ринулась напролом, но Равила отпрянула, продолжая отсчитывать колебания. Простой механический хронометр тикал в пять секунд на одно минутное колебание, и это было долго, очень долго. С Эдтой покончили, и она поднималась с пола, не используя рук, опираясь на подбородок, как не делает ни единая живая тварь. Четвёртое колебание прошло, когда она повернулась к нему своим одержимым лицом. Её большие и некогда зелёные глаза превратились в копошащиеся комки червивых щупалец, на губах набухли какие-то жёлтые в чёрных пятнах пузыри. Пятое колебание тянулось бесконечно медленно. Равила снова увернулась от твари, но вдруг почувствовала, как скользкие как у гниющего трупа руки схватили её. Прямо перед ней стояло то, что было Дитром, а то, что овладело телом Эдты, терзало одежду на своём животе, где под кожей ходуном ходил чудовищный недоносок. В последнюю секунду, прежде чем схватиться за золотую нить времени, Равила увидела, что прямо ей в лицо летит вдруг раздавшийся огромной пастью конец червя.
Она снова стояла в чистой душескопной, с живым пациентом в кресле, самой собой, говорящей:
– Но я с ним справлюсь. Вытащу цепи, избавлю от огня. Пойдёшь со мной, Парцес?
– Не надо, – сказала она. – Стой.
Пока она рассказывала, прошло пять нитевых колебаний. Равила ничего не сделала, и узор сплёлся иначе. Она исчезла в одном конце комнаты и осталась единолично там, где стояла пять минут назад, отбиваясь от демонической нездешней мертвечины.
И тут до Равилы дошло, что Эдта беременна.
– Зачем? – страшно удивилась она. – Ты же ненавидишь детей, тебе омерзительно материнство, вы оба ведь…
– Так надо, – прошипела она, обняв себя за живот.
– От него? – она кивнула на бессознательного друга.
– От Иара Кациля.
– От Кациля? – Равила не удержалась и фыркнула. – Который шеф-счетовод «Золотого столпа»? А я-то думала, отчего и почему эта пиявка вдруг решила нам выдать беспроцентную ссуду… Они с мужем тебя поочерёдно имели или разом?
– Отвали, – буркнула чиновница.
– Мне правда интересно, Рофомм никогда ничего не рассказывает…
– Равила, прошу тебя, – не выдержал Дитр. Ему вдруг стало неприятно это слушать, словно это касалось лично его.
Равила ответила едким смешком – Эдту Андецу она недолюбливала всегда, а после двух своих выкидышей так и вовсе почти обрадовалась, что та ушла из жизни её друга, пусть он от этого и спился.
– Ладно, вся проблудь столичная с тобой, вернейшая из жён. Но что мне с ним делать, раз нельзя выбрасывать проклятие в туман? – Равила растерянно махнула рукой в сторону целого и невредимого, пусть и бессознательного Рофомма.
– Сшивать и резать, – Дитр пожал плечами. – То, что делают врачи, – режут и сшивают.
Равила, в которой боролись профессиональная гордость и ум, заставивший её признать, что она ошиблась, тёрла пальцами виски и бормотала про огонь.