Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

Лия Григорьевна на много лет оказалась прикована к кровати, она была слепая. Это очень тяжело было видеть, это очень тяжело переживалось родственниками. Вся ее жизнь была в звуках. Когда я приходила к ней домой на Кутузовский проспект, то садилась у ее кровати и пыталась из отрывочных историй «спаять» интервью. Она громко говорила, иногда просила дать ей руку и ощупывала ее своими красивыми пальцами, украшенными кольцами. А потом отдала мне принадлежащие ей книжки Николая Александровича, в том числе раритетную «О построении движений» 1947 года. Книжки с пометками, которые она никогда уже не сможет прочесть… Я боялась звонить родственникам, чтобы узнать, жива ли еще Лия Григорьевна, но всю жизнь буду помнить эту жажду жизни, это гремящее на всю квартиру «Эхо Москвы», это ожидание какой-то самой важной, самой интересной сегодня передачи…

Интервью 2010 года

Что вы знали о Бернштейне до того, как с ним встретились?

Вообще я хочу начать с того, что я была «разенковская». Разенков был моим учителем. Поэтому я ходила на заседания Физиологического общества и там видела Бернштейна, знала отношение Разенкова к Николаю Александровичу, в то время как сама лично не была с ним знакома. Когда я познакомилась с Бернштейном, то первое, что он сказал: «Вам надо заниматься электрофизиологией, иначе вы отстанете». Тогда, в 1948 году, была кампания против космополитизма, а у Николая Александровича уже была теория ОПД («О построении движений», мы так сокращали) и Сталинская премия. Но Николай Александрович остался без работы… А Разенков понял, что и я не смогу остаться на кафедре…

Что вы окончили?

Я окончила мединститут, но была мобилизована на третьем курсе, в октябре 1941 года. Хотя вначале у нас была бронь, но потом меня с мамой мобилизовали по линии военкомата. Кстати, когда я вернулась с войны, мне негде было жить, и я жила на кафедре. Разенков организовал в Институте гигиены труда клинико-физиологическую лабораторию, и от момента ее организации в 1948 году до ликвидации в 1979‐м я 30 лет работала там на кафедре. Вела и педагогическую, и научную работу. Разенков, главный продолжатель дела Павлова по пищеварению, организовал координационный центр основных дисциплин медицины (надо сказать, что Разенков Павлова боготворил и школа Павлова есть не только в физиологии, но и в фармакологии, биохимии), это называлось Московское общество физиологов, биохимиков, фармакологов, какое-то время и гистологов. Николай Александрович же, когда остался без работы, писал заявления с просьбой устроиться на работу на имя Аничкова, президента Академии медицинских наук. Писал эти заявления он очень красноречиво, на четвертушках бумаги в косую линеечку (я отдала Фейгенбергу эти листочки, и у Вишняковой Ирины Николаевны есть небольшое досье Николая Александровича. Вы можете ознакомиться с ним в архиве АМН[100]). Тогда в 1948 году получилось так, что Аничков уехал в Ленинград, а Разенков увидел эти четвертушки тетрадки в косую линеечку (я везде это рассказываю, так как на меня это произвело большое впечатление) и устроил Николая Александровича на работу, направив его в нашу (которая называлась тогда «клинико-физиологическая», а он написал «психофизиологическая») лабораторию. Вот такая «психофизиологическая» лаборатория была в институте, и Разенков направил Николая Александровича в лабораторию, которой уже в институте не было. Я работала там год до того, как пришел Николай Александрович. Придя в нашу лабораторию, Бернштейн не просто мне сказал, что нужно заниматься электрофизиологией, а привез с собой ненужный ему в то время МП-2 – двухканальный осциллограф, на котором можно было уже писать два канала, и прицепил меня к Юсевич Юдифи Самойловне. Сам он занимался циклографией. Николай Александрович пришел не один. А с кем он пришел, вы знаете?

Нет.