Доктор Красавчик

— Не вставай. — Его голос уже где-то далеко, но всё ещё манит меня, поэтому я делаю над собой усилие и приподнимаюсь.

— Вы куда? — С трудом открываю глаза и всматриваюсь в его силуэт.

Тот начинает принимать отчётливые очертания: Красавин уже стоит в дверях комнаты, торопливо застёгивая пальто.

— Я на смену. — Его сонное, слегка помятое лицо озаряет неловкая улыбка. — Спите, ещё только шесть утра.

Покончив с пуговицами, он приглаживает ладонью волосы.

— Но как… — Я тру пальцами глаза.

— Ложитесь, Алиса Александровна, поспите хотя бы ещё час. Мне пора.

— Х-хорошо… — Отзываюсь я.

Падаю обратно на подушку и делаю вид, что сплю. Все мои мысли сейчас о том, что действительно не стоит вставать — выгляжу я сейчас, наверное, просто отвратительно. Пугать доктора не нужно.

Осторожно щёлкает замок двери.

«Кстати, да. И как же я выгляжу?»

Я сажусь на постели и оглядываю себя. Тут же понимаю, что я и не на постели вовсе, а на диване. Всё ещё в неудобном вечернем платье и колготках. Рядом лежит шаль, которой я укрывалась всю ночь. И как только не замёрзла?

Ох… Да он же обнимал меня всю ночь — я помнила это смутно, но это мне точно не приснилось. В объятиях Красавина было так тепло, горячо, так уютно, что я проспала сладким сном до самого утра.

И сны снились такие хорошие…

«Мамочки, а как же стыдно-то!»

Доктор спал со мной в обнимку на диване всю ночь! Даже не верится…

Я сижу, задумчиво смотрю на пирожные на столе, на нетронутый чай с молоком, чувствую накатывающую тошноту и улыбаюсь.

Он. Спал. Со мной.

Здесь! На этом диване! В обнимку!

Я встаю и с удивлением оглядываю наше лежбище.

Ой, как неудобно-то…

Мало того, что ему пришлось спать без одеяла, головой на твёрдой диванной подушке, так ведь ещё и скрючившись! У меня, конечно, глаз не алмаз, но я и так вижу, что длина дивана не больше метра девяносто: как же Красавин здесь уместился?

Мне становится смешно и грустно одновременно. Наверное, всю ночь приходилось поджимать ноги, чтобы не свисали, да тут ещё я — рядом. Спать на узком диване, да ещё с кем-то в обнимку, это как ютиться на верхней полке в поезде — никакого сна и комфорта.

И тут я представляю Красавина, пытающегося вместиться на верхнюю полку купе, упирающегося ногами в стену, а коленями в потолок, матерящегося, злого — и начинаю неистово хохотать. Я смеюсь до слёз и вдруг замираю: он же не сказал, что позвонит. Просто ушёл. У него даже нет номера моего телефона…

Бли-и-ин…

После такого представления со рвотой, ведром крокодиловых слёз, голодовкой вместо ужина и ночёвкой на жёстком диване без одеяла есть ли шанс, что Вадим Георгиевич захочет увидеть свою непутёвую, капризную, беременную пациентку вновь? Вряд ли. Разве что один из ста. Из миллиона.

Ни один нормальный мужик не вернулся бы сюда, чтобы иметь счастье видеть меня вновь. Разве что, он ненормальный? Но это тоже так себе качество.

Похоже, шансов у нас никаких.

Я убираю посуду со стола и бреду в ванную.

На моей коже всё ещё его запах. Дерево, специи, колючий привкус лимона и ещё что-то сладкое. Аромат мужской силы, благородства, достоинства. Мускус. Я пропиталась им насквозь.

Такое не хочется смывать.

Я останавливаюсь в коридоре и улыбаюсь потому, что вижу букет. Не знаю, кто и когда поставил его в вазу. Нежные, белые лепестки пионов пахнут свежестью и лёгкими водными нотами. Этот запах, как прикосновение к коже кончиками пальцев — такой же невесомый, но сводящий с ума.

Говорят, что мужчина выбирает букет для женщины, исходя из того, какой он видит её для себя. Значит, Доктор Красавчик видит меня такой? Нежной, но сильной. Тонкой, хрупкой и яркой. Он выбрал не банальные розы, и не пёструю мешанину из всего, что только было на витрине. Он выбрал что-то, что могло бы выразить его чувства. Так что же значит этот букет?

Я вдыхаю аромат пионов и закрываю глаза. Удивительно, но этот запах не вызывает у меня приступа тошноты или неприятия. Я вспоминаю, как Красавин появился вчера на пороге моей квартиры. В стильном пальто, узких темно-синих брюках, простой, повседневной рубашке в полоску — никакой строгости, он выглядел комфортным, уютным, родным. Такого мужчину хочется обнять и уж точно не называть по имени-отчеству.

Но я называла.

Весь вечер мы обращались друг к другу на «вы», словно в этом был какой-то особый шарм, какая-то необходимость. Это «вы» — словно было единственным барьером между нами. Границей, стоя по обе стороны которой мы аккуратно присматривались, примерялись друг к другу. Тянулись, осторожно касались и несмело отдёргивали руку в самый неподходящий момент.

А утром он сказал мне «спи», что означало, что эта ночь стёрла для него все рамки, а я, дура, опять назвала его Георгиевичем. Снова прочертила эту черту.