Доктор Красавчик

— Нет.

Весь мой словарный запас резко иссякает в её присутствии, и это начинает беспокоить меня всё сильнее.

29

Закипает чайник, Алиса ставит его на поднос, и я помогаю ей отнести его в гостиную.

— Вы уже согрелись? — Спрашиваю я.

— Почти. — Она подтягивает стол к середине комнаты и оглядывается по сторонам. — Так, нам нужны стулья.

Когда девушка нервничает, на её лбу появляется неглубокая вертикальная складка. Она придаёт ей естественности, но не возраста, — отмечаю я про себя.

— Не нужно стульев. — Я ставлю поднос на стол и осторожно придвигаю его к дивану. — Вот так даже уютнее.

Её лицо проясняется.

— Может, принести вам горячее? Всё-таки, я готовила…

— Нет, я совсем не голоден. — Уверяю я.

Мне не хочется, чтобы её опять затошнило. Сейчас Алиса кажется спокойной и умиротворённой, и я боюсь нарушить это хрупкое равновесие.

— Тогда я разолью чай. — Смущённо говорит девушка. Подходит к столу и берёт маленький чайник. Её руки дрожат, пока она наливает кипяток по очереди в каждую кружку. А ещё она не смотрит в мою сторону — всегда так делает, когда волнуется. — Сахар?

— Нет, я без. Спасибо.

Алиса топчется возле стола, волнуясь, видимо из-за того, что всё получается как-то не очень празднично.

— Садитесь. — Улыбнувшись, я указываю ей на место рядом с собой.

У меня саднит в горле от мысли, что мы будем сидеть с ней плечом к плечу.

— Сейчас. — Кивает она.

Идёт к коробкам и начинает поочерёдно открывать одну за другой. Наконец, кажется, находит, что искала: достаёт из нижней коробки пушистую белую шаль и накидывает себе на плечи.

— Чтобы согреться. — Поясняет Алиса.

А мне, почему-то, кажется, что эта вещь дорога ей.

— Красивая. — Замечаю я.

Её щёки розовеют.

— Кто?.. Шаль? — Догадывается девушка.

— Да. — Неохотно отвечаю я.

Если честно, красота шали не идёт ни в какое сравнение с красотой самой Алисы.

— Это мамина. — Хрипло произносит она.

И теперь мне становится понятно, что за этими словами скрывается самая настоящая боль. Каждый раз, когда ты говоришь о том, кого потерял, в горле встаёт плотный ком — так уж устроено природой.

— Вам идёт. — Признаюсь я.

Алиса подходит и садится рядом со мной. Обводит взглядом десерты, берёт ложечку и медленно мешает ею свой чай. Она словно готовится что-то сказать мне, а я медленно вдыхаю аромат её волос и мысленно погружаюсь в тот день, когда крепко обнимал девушку руками и прижимал к своей груди. И моё сердце снова так же замирает — тук, тук, и затем вдруг пропускает сразу пару ударов.

— Я надеваю эту шаль каждый свой день рождения. — Тихо говорит Алиса.

И продолжает мешать чай ложкой, хотя даже не положила в него сахар.

— Сахара, молока? — Поднимаюсь я.

— Молока. — Почти шепчет она.

Ложка в её пальцах, звякнув о край чашки, испуганно замирает.

Я наливаю молоко из керамического молочника в наши чашки и придвигаю к девушке десерты.

— Самое время попробовать. — Предлагаю я ей.

Эта фраза кажется мне жутко неуместной, но воздух между нами буквально трещит от напряжения, и поэтому мои мозги медленно, но верно превращаются в вату.

— Что-то не хочется. — Улыбнувшись, Алиса отставляет ложку и вцепляется тонкими пальцами в шаль. Её улыбка кажется такой печальной и горькой, что я виновато прикусываю язык. — Не переживайте, — тут же добавляет она, — периоды тошноты чередуются у меня с периодами неконтролируемого зажора, так что торты не останутся не тронутыми.

Я улыбаюсь.

У меня такое чувство, что сейчас должно что-то произойти. Девушке хочется что-то сказать мне, и это видно по её глазам, поэтому я поворачиваюсь к ней, давая понять, что готов выслушать.

— Моя мама умерла в мой день рождения. — Выдыхает Алиса.

Её лицо искривляет гримаса боли, а кончики пальцев, впившихся в край шали, белеют.

— Расскажите. — Прошу я.

Возможно, если бы я хоть иногда говорил с кем-то о своей боли, то мне самому стало бы легче. Поэтому я хочу стать для Алисы таким человеком. Отчаянно хочу. И не боюсь, что мне придётся переложить на себя часть её страданий. Я к этому готов.

Её глаза впиваются в белую скатерть.

— Она умирала от рака… — Алиса вздыхает, и её плечи ссутуливаются. Девушка будто мысленно снова погружается в тот день. — Сдавала на глазах. — И сглатывает прежде, чем продолжить. — Мне было двенадцать, и я знала, что мама может умереть в любой момент. Мы… мы ждали этого. Да.

Она прикусывает губы и морщится, пережидая, когда комок в горле отступит, давая ей сказать. И вздрагивает, когда я вдруг накрываю её ладонь своей. Алиса поднимает на меня взгляд, и я вижу в нём горе, страх и волнение одновременно.