Доктор Красавчик

— Я. — Кивает начальница. — Моему сыну пятнадцать. Я когда начинала работу в журнале, дважды в день бегала в ясли его грудью кормить, недоедала, недосыпала, а сейчас всё проще, перед тобой открыты все возможности: будешь хорошо работать, наймёшь няню, устроишь малыша в частный садик — у нас в соседнем крыле имеется такой для наших сотрудников. Несколько раз в день будешь приходить туда, кормить его, навещать. Ничто в наше время не мешает женщине быть успешной, и не надо ставить на себе крест, поняла?

— Так вы меня не увольняете? Я думала…

— Будешь работать столько, сколько будешь чувствовать в себе силы. — Улыбается она. — Хоть до самых родов! А по поводу Никиты этого я тебе так скажу: я с этими павлинами из шоу-бизнеса, капризными, пафосными и не в меру зазвездившимися, имею дело уже не первый год, и у меня имеются обширные связи. Считаю, что ты должна если не хитростью, то силой заставить Дубровского помогать ребёнку материально: это его долг, почему ты обязана одна гнуть спину? Не умеет предохраняться, так пусть содержит! А не захочет, я знаю нужных людей, у которых имеются рычаги давления на такое молодое талантливое хамьё, как этот Никита. Пусть несёт ответственность! А мы тебе поможем.

— Алла Денисовна, вы такая… — у меня перехватывает дух, — я даже и не знала.

Женщина позволяет себе ещё одну улыбку.

— Только никому не рассказывай. Я должна оставаться для всех Барракудой: злой и беспощадной. Никто не должен знать моих слабых мест, иначе мне не удастся держать всё в кулаке. Никто не станет воспринимать всерьёз женщину, если показывать свою слабость. Нужно быть сильной, Кукушкина, слышишь? — Она сжимает руку в кулак. — Сильной!

Значит, она знает про Барракуду. Упс.

— Да, я буду. — Воодушевлённо киваю я. — Буду сильной. Спасибо, спасибо вам! Спасибо, что поддержали!

Улыбка слетает с её лица. Какая-то секунда, и ничто больше не намекает на то, что она там была.

— Иди-ка, умойся, и продолжай работу.

— Х-хорошо. — Вскакиваю я.

— Ах, да. — Останавливает она меня и брезгливо указывает на мой рукав. — И постирай пиджак, Кукушкина! Мы всегда должны держать марку!

47

— Вадим… Вадим! — Шепчет кто-то.

У меня с трудом получается открыть глаза.

— Прости, не хотела тебя будить.

Полина. Стоит в дверях спальни и боится подойти ближе.

— Что случилось? — Я сажусь.

— Я ухожу. — Мнётся она.

— Да. Я видел твою записку на кухне. — Киваю я, потирая ладонями лицо.

Вчера, когда я вернулся с работы, на столе лежала записка, в которой Полина объясняла, что нашла съёмную квартиру и место в одном из архитектурных бюро. Она писала о том, что больше не побеспокоит меня.

— Я пришла забрать свои вещи. — Говорит девушка, взволнованно теребя шарфик.

— А, хорошо. — Я трясу головой, чтобы окончательно проснуться, и в висках начинает звенеть. «Чёрт!» — Может, помощь нужна? Тебя отвезти?

— Нет. Нет! — Она всё-таки решается и подходит ближе, переминается с ноги на ногу, а затем садится на кровать в полуметре от меня. — Я просто зашла попрощаться и… и убедиться, что ты не держишь на меня зла.

— Я не злюсь. — Хрипло говорю я.

— Я такая глупая, прости. — Полина пожимает плечами. — Мне плохо, тебе плохо, и я почему-то решила, что так мы… ну, ты понимаешь… сможем заглушить нашу боль. — Девушка разводит руками. — Чуть не причинила тебе ещё большую боль, Вадим.

— Я же сказал, что не сержусь. — Произношу я и вздыхаю. — Аня всегда заботилась о тебе и, думаю, она была бы рада тому, что ты закончила учёбу, нашла работу и пытаешься устроиться в жизни. Если что-то понадобится, звони.

— Хорошо. — Кивает она.

Но обнять меня так и не решается. Да и не к чему это. Лишнее.

Сестра моей покойной супруги уходит, молча, а я даже не иду провожать её в коридор.

Когда хлопает дверь, я просто падаю на кровать, смотрю в потолок и лежу так до самого вечера. Когда за окном начинает смеркаться, я встаю, звоню в клинику, сообщаю, что беру несколько дней отгулов и иду в ванную.

После душа мне дышится легче, но камень, который висит на душе, по-прежнему тянет к земле. Я прохожу мимо детской, стараясь не заглядывать внутрь, иначе моё воображение нарисует сына, который что-то пишет в прописях за своим письменным столом, и прохожу мимо спальни, где мне может померещиться, что Анна поливает цветы, напевая что-то себе под нос.

Я иду в гостиную, достаю телефон и по памяти набираю номер Громова.

— Да. — Раздаётся бодрый голос на том конце.

Сначала у меня не получается выдавить из себя ни звука, но потом, поняв, что если не сделаю этого сейчас, то не сделаю никогда, я твёрдо произношу:

— Привет.

— Вадик? — Теперь его голос звучит растерянно.

— Да. — Хрипло отвечаю. — Это я.

— Красавин? — Всё ещё не верит он.

— Прости, что беспокою тебя.

— Хм, — усмехается Громов, — тебе одним «прости» не отделаться, ты не разговаривал со мной два года! Целых два года, негодяй!

— Мне нужна твоя помощь. — Прямо говорю я. — Давай, встретимся? Сможешь прийти?

— Здрасьте, приехали! — Возмущается он. — Забыл меня на целых два года, избегал встреч, не брал трубку, а тут на тебе — звонит! Ещё и помощь ему нужна! И не стыдно перед другом?