Доктор Захарьин. Pro et contra

Все изменилось в конце 1940-х годов, когда в стране развернулась беспощадная борьба за отечественные приоритеты и в науке, и в технике, и в медицине. Теперь биографы Захарьина поспешили возвести его в ранг выдающегося учёного, одного из самых великих терапевтов всех времён и народов, крупного организатора, который способствовал, оказывается, выделению педиатрии и гинекологии, оториноларингологии и неврологии, бактериологии и даже ортопедии в разряд самостоятельных учебных и научных дисциплин. Одиозного когда-то профессора объявили основоположником российской курортологии и бальнеологии, физиотерапии и общественной гигиены. не удалась только робкая попытка провозгласить его родоначальником отечественной микологии.[573] Зато энциклопедия «Москва» сообщила, что он был «близок к кружку Грановского», а в его гостеприимном доме собирались представители московской общественности, писатели и актеры.[574] Но самым оригинальным достижением в мифологизации Захарьина стало предложение открыть мемориальную доску на фасаде доходного дома №20 по Кузнецкому мосту, где он якобы проживал до безвременной своей кончины.[575]

10.2. Ординарный профессор Н.Ф. Голубов (в центре) с сотрудниками в аудитории кафедры факультетской терапии Московского университета (1912).

Судьба его лучших учеников особого интереса у советских историков медицины не вызвала. Голубова удостоили, впрочем, трёх статей в медицинских журналах и одной – в третьем издании Большой медицинской энциклопедии, где некоторые факты его биографии исказили, но не максимально. Обрывочные сведения о Попове были напечатаны лишь однажды, в 1926 году в сборнике, посвящённом 150-летию клинической больницы 1 МГУ (прежде Новоекатерининской, а позднее городской клинической №24).

На похоронах Захарьина 27 декабря 1897 года Голубов произнёс надгробную речь: «Дорогой друг, здесь, у твоей могилы, обещаю тебе, что не зарою в землю тех талантов, которые получил от тебя! Помню, не забуду никогда наши бесчисленные научные и философские беседы, которые способствовали развитию и укреплению духа, убеждений. Дорогой друг, дорогой брат, как ты называл меня и как звал меня последний раз пред самою твоею кончиной, даю тебе слово всегда быть стойким в убеждениях, идти всегда прямыми путями, не отступая перед опасностью!»[576]

Свои обещания Голубов не забыл и навсегда остался, по его выражению, «верным паладином своего знаменитого учителя», а по словам либеральной печати, «не в меру усердным панегиристом Захарьина».[577] Только не в пример его наставнику, постоянно размышлявшему о будущем преуспеянии Российской империи под влиянием ежедневного чтения «Московских Ведомостей», Голубова не волновали проблемы внутренней и внешней политики. Ему по-прежнему нравилось писать; поэтому он периодически размещал в медицинской печати свои врачебные наблюдения и умозаключения (в частности относительно «эпидемической природы» аппендицита), не вызывавшие у современников никакого интереса, а позднее стал главным биографом Захарьина. Помимо того Голубов завёл себе в качестве хобби созерцание звёздного неба и даже оказался одним из учредителей Московского общества любителей астрономии.

Он вёл размеренную жизнь сверхштатного профессора (до апреля 1909 года экстраординарного, а затем ординарного), получая в положенные сроки очередные чины и ордена, зарабатывал частной практикой, принимая больных трижды в неделю у себя дома на Большом Конюшковском переулке, и постепенно скопил значительное (по его мнению) состояние. Соблюдая заветы своего босса, деньги он держал на текущих и специальных счетах в Московском Купеческом обществе взаимного кредита, в Московском отделении Государственного банка и в Московском филиале французского банка «Лионский Кредит». К обладанию недвижимостью он особого стремления не проявлял, но всё-таки приобрёл подмосковную дачу в старом сосновом лесу и просторный дом в Ялте.

Его незаметное существование на задворках университетского преподавания внезапно окончилось в осеннем семестре 1912 года: согласно приказу министра народного просвещения, Голубова перевели в разряд штатных преподавателей и назначили директором факультетской терапевтической клиники в связи с кончиной предыдущего её руководителя Голубинина.[578] На преклонявшихся перед Голубининым ассистентов и ординаторов клиники новый её директор произвёл впечатление врача какой-то иной специальности: «Голубов обходов не делал. Он только читал лекции. Последнее он делал своеобразно, без особой науки, но студенты его слушали, так как он говорил нескучно, с прибаутками и практическими советами».[579]